Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/91
• Следующая

– Почему вы так решили?

– Есть некоторые признаки, – уклончиво ответил я.

– Роды первые?

– Первые! Первые! – радостно закивал я.

– Позвоните утром. Нечего горячку пороть, – суровым голосом сказала женщина и повесила трубку.

Я вернулся домой. Первенец еще не появился, но мог это сделать в любую минуту. Время от времени жене становилось плохо, а потом опять хорошо. Это сбивало с толку.

– Может быть, у тебя аппендицит? – высказал я предположение.

Жена уничтожающе на меня посмотрела, и я побежал за такси. На стоянке стояла машина, в которой спал шофер. Было неудобно его будить, но я разбудил. Шофер недовольно выслушал меня и сказал, что он уже однажды возил кого-то в родильный дом. Знает, чем это пахнет. Я все-таки настаивал, и мы в конце концов договорились. Машина подкатила к дому. Я побежал за женой. Была тайная надежда, что на этот раз она уже родила и, таким образом, все разрешилось само собою. Но было как раз наоборот. Жена чувствовала себя превосходно. Она заявила, что боли прошли и она хочет спать.

– А такси? – закричал я. – Человека разбудили!

Жена неохотно оделась, и мы вышли. Шофер снова спал. Проснувшись, он посмотрел на мою жену скептически и сообщил, что при родах обычно так весело не улыбаются. При родах, оказывается, принято орать. Жена сказала, что ей воспитание не позволяет орать ночью на улице. Шофер хмыкнул, и мы поехали.

Родильные дома ночью, слава Богу, работают. Мы нашли один и постучались. Шофер сказал, что он подождет, потому что неизвестно, чем это кончится. На стук вышла какая-то бабка в белом халате.

– И-и, милая! – замахала она руками на жену. – Езжай обратно. Через недельку приедешь.

– Вы что, врач? – спросил я.

– Я, папаша, тридцать семь годков на этом месте, – сказала бабка.

Я смутился. Главным образом из-за того, что меня назвали папашей. Каковым я еще фактически не был.

Пришла откуда-то женщина-врач и тут же подтвердила бабкин диагноз. Она даже не выслушала жену трубочкой. Трубочки у нее просто не было.

Обманутые в лучших чувствах, мы снова сели в такси. Шофер почему-то смеялся. Видимо, от этого жене снова стало плохо. Она побелела и скрипнула зубами.

– Заворачивай назад! – крикнул я. – Есть у нас в городе приличный роддом или нет?

Шофер тоже скрипнул зубами, но повернул. Мы нашли еще один родильный дом. Там нас встретил молодой врач. Наверное, студент. Он положил руку на живот моей жене и сказал:

– Вы сначала забеременейте, как следует, а потом приезжайте.

Мы поехали беременеть как следует. Я был очень зол на первенца за его штучки. Все утро жена как ни в чем не бывало пела песни из кинофильмов. И вообще она вела себя очень безответственно.

– Слушай, может, у тебя рассасывается? – спросил я.

Но первенец не собирался рассасываться. Более того, вечером жена сказала, что нужно ехать опять.

– Ну, нет! Теперь меня не обманешь, – сказал я. – Подождем до утра.

И я ушел в кухню варить пельмени. Попутно я размышлял о непонятном коварстве нашего первенца. Через пять минут я услышал крик. Кричала жена. Я прибежал в комнату, где уже находилась соседка тетя Маша.

– Какой же ты отец? Разве можно жену до такого доводить?! – набросилась на меня тетя Маша.

– Я ее не доводил. Она сама хотела ребенка, – сказал я.

– Дурак! – сказала тетя Маша.

– Я побегу за машиной, – предложил я.

– Смотри, как бы не пришлось в машине принимать, – покачала головой тетя Маша.

Вы никогда не принимали роды? И не принимайте, не советую. Если вас попросят принять роды, отговоритесь как-нибудь. Придумайте себе самоотвод. Это занятие не для мужчин. Принимая роды, можно запросто свихнуться от обилия свежих впечатлений.

Слава Богу, я не принимал. Не успел. Вернее, первенец не успел появиться в машине. Он опоздал на несколько минут.

Наутро мне его показали в окошко. Это был очень маленький, очень сморщенный и красный первенец. Такого первенца я даже не ожидал. Вдобавок выяснилось, что он девочка.

– Теперь все понятно, – пробормотал я. – Мужчина не стал бы вести себя так непоследовательно. Мужчина при любых обстоятельствах остается мужчиной.

А что, разве не так?

Мы играли в футбол с другой организацией. Все было честь честью – поле и ворота с сеткой. В воротах стоял Михаил Михайлович, доцент. Он только что из Парижа вернулся, с международного симпозиума. Как раз на матч успел.

Стоппером был наш ученый секретарь. Я никогда не видел ученого секретаря в трусах. Оказалось, у него мускулатура.

Меня поставили на правый край в нападение. Ты, говорят, только не мешайся. Как получишь мяч, беги по краю и подавай в центр. Там наши забивать будут.

Только судья свистнул, подбегает ко мне лысый старичок из команды противника. Левый защитник. Хочет меня опекать.

– Здравствуйте, – говорю. – Моя фамилия Верлухин. Будем знакомы.

– Трофимов, – говорит старичок и пытается шляпу приподнять. А шляпа у него за воротами осталась.

– Как вы думаете, – спрашиваю, – кто захватит инициативу? Вы или мы?

– Вы! – говорит Трофимов. – Вы ее захватите. У меня только просьба. Когда будете меня обыгрывать каскадом финтов, не очень брызгайтесь. У меня насморк.

И показывает на лужу. Как раз на нашем краю лужа неправильной формы, метров триста квадратных.

– Хорошо, – говорю я. – Буду выводить мяч из лужи. Вы меня поджидайте в той точке. Там у нас будет единоборство.

– А вы не собираетесь в центр перемещаться, чтобы запутать защиту? – спрашивает Трофимов.

– Нет, – отвечаю. – Мне и здесь хорошо.

Тут как раз мяч шлепается в лужу и плывет, подгоняемый ветром. Я его аккуратно вывожу в назначенную точку. Трофимов весь напружинился, переминается, собирается выполнять подкат.

Я протолкнул мяч вперед и побежал. Бегу, в ушах свистит. Еще раз мяч толкнул и упустил за лицевую линию. Стою, дышу.

Через минуту прибегает Трофимов. Дышит. Смотрит на меня с восхищением.

– Что было? – спрашивает. – Корнер или офсайт?

– Технический брак, – говорю.

Трофимов обиделся. Стал утверждать, что у него брака не было, а был недостаток скорости.

Отдышались мы и опять пошли на исходную позицию, к луже. Но тут судья свистнул на перерыв.

После перерыва мы с Трофимовым встретились уже на другом краю. Пожали друг другу руки как друзья-соперники.

– Вот здесь уж поиграем! – говорит он. – Сухо и ровно.

Посмотрел я на него, и такая меня жалость взяла! Цвет лица у него неважный. Наверняка печенью страдает. На щеках склеротические жилки. И насморк еще, сам говорил.

Решил я его больше не обыгрывать, чтобы не добавлять ему неприятностей. Все равно инициатива в наших руках. Пускай будет видимость достойного сопротивления.

Дают мне мяч, я иду на сближение, медленно поднимаю ногу, чтобы Трофимов успел приловчиться, – и мяч уже в ауте.

Трофимов порозовел, трусит возле меня рысцой.

– Вы не огорчайтесь, – говорит, – это бывает.

Потом на нашем краю наступило затишье. Все стали играть у ворот Мих-Миха. Жаль, что его не видели парижские коллеги. Он два раза упал на мокрую землю. И вообще творил чудеса.

– Вы тут постойте, – говорит Трофимов, – а я пойду немного в атаку подключусь. Извините.

И побежал вдаль. Я по его лысине слежу за событиями. Мяч навешивают на штрафную, свалка, мяч выскакивает, свалка, ученый секретарь сражается как лев, свалка, мяч навешивают...

Короче говоря, попадает он на лысину Трофимову, а оттуда в наши ворота. В верхний от вратаря нижний угол.

Начали с центра. Подбегает ко мне Трофимов, тихо светится, глаза скромно опустил. На лысине отпечаток мяча.

Думает, что я его поздравлять буду!

– Что же вы, – говорю, – лысый черт, меня подводите! Нехорошо это. Разве вас не устраивала боевая ничья?

Трофимов глазами сверкнул и говорит:

– Мы стремились только к победе!

В общем, не разглядел я его волевых качеств. Не учел бойцовский темперамент Трофимова. А мяча мне больше не дали.

• Предыдущая
• 40/91
• Следующая