Сармат. Любовник войны - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/39
• Следующая

Вот такая информация к размышлению, которую Сарматов извлек из давнишних воспоминаний...

Медным, начищенным до яркого блеска тазом висит над размолотым танковыми гусеницами шляхом полная луна. Дорога вьется по склонам поросших чахлой растительностью холмов, то поднимаясь вверх, то исчезая в распадках. Бесплотными тенями бредут по ней Сарматов и американец по фамилии Метлоу. Сарматов негромко стонет каждый раз, когда под распухшую, как бревно, ногу попадает камень или корежащая ступню рытвина.

— Не дойти мне, полковник! — прошептал он. — Все, кранты!..

— Мы же договорились! — оборвал его американец. — Каждый должен нести свой крест до самого конца, так тебя учили, так меня мой дед учил. И они были правы!..

— Крест! — как в бреду, повторил Сарматов и, сделав еще несколько шагов, опустился на дорогу.

— Очнись, Сармат! Очнись! — прокричал Метлоу и стал тереть ему уши. На несколько секунд майор пришел в себя и произнес срывающимся, слабым голосом:

— Полковник, мы сделали все, что могли, но нас подставили... Спасай свою жизнь. Изловчись, скинь информацию через посольство... Я напишу, чтобы тебе поверили...

— Оставить тебя одного здесь?! Я разведчик, а не подонок, Сармат!

— Ты прав, каждый должен нести свой крест... Свой, полковник! — прошептал Сарматов и вновь погрузился в забытье.

Большая северная река лавиной несет к океану несметные полчища льдин, с грохотом и хрустом разламывает их на куски, с маху бросает на прибрежные отмели, бьет о скалистые берега и кружит, засасывая в водовороты...

Под обрывистым высоким берегом в крошеве мелких ледовых ошметков кружатся в одном из водоворотов стриженые человеческие головы, и становится их все меньше и меньше. Люди в военной форме бросаются с обрыва им на помощь, и люди со стрижеными головами покорно, равнодушно принимают ее.

Похожий на гориллу вор в законе Сеня Гнутый, полосуя ножом воздух, озираясь, идет на выбравшегося на льдину Сарматова. Отступая, тот оскальзывается и падает на спину. Гнутый с занесенным для удара ножом бросается на него сверху, но тяжелый армейский башмак врезается урке в живот, и он пашет небритой физиономией по острым ледяным застругам...

...Из-за поворота дороги вдруг донесся натужный гул двигателей и в склон холма ударили лучи фар. Метлоу схватил Сарматова под мышки и потащил в придорожные кусты. Скоро в гул двигателей вплелись громкие, гортанные голоса. Сняв пулемет с предохранителя, Метлоу осторожно раздвинул кусты и увидел на дороге два исписанных арабской вязью бронетранспортера с сидящими на броне вооруженными людьми в чалмах и круглых афганских шапочках-пакулях.

— Колись, Гнутый! Колись! — неожиданно закричал Сарматов и вскочил на ноги.

Метлоу свалил его на землю и зажал ладонью рот. Заметив какую-то возню в кустах, духи в несколько стволов открыли огонь.

Вокруг Метлоу и Сарматова попадали скошенные пулями ветки. Оставив майора, полковник бросился в сторону и ударил по бронетранспортерам из пулемета. Не ожидавшие отпора духи моментально исчезли в люках машин, и те, взревев двигателями, прибавили скорость и скрылись за поворотом.

В хороводе кружащихся льдин переминается с ноги на ногу сутулая, нелепая фигура. Вскидывает автомат Савелов...

— ...Не стреляй, Савелов! Не стреляй! — орут бегущие по обрывистому берегу Сарматов, Бурлак и Алан.

Ствол автомата Савелова выплевывает огонь — фигура на льдине валится лицом вниз, раскидывая в стороны руки. Черным крестом выделяется тело мертвого зека на льдине, медленно уплывающей к горизонту. Будто натолкнувшись на невидимую преграду, бегущие останавливаются и молча смотрят ей вслед...

— Крест! Крест на всю жизнь! — простонал Сарматов, вырываясь из рук старающегося удержать его Метлоу. — У, сволочи! — закричал он своим невидимым, бредовым врагам.

— Успокойся, Сармат! Успокойся!

Постепенно сознание возвращается к Сарматову. Оглядевшись вокруг, он, кивнув на срезанные пулями ветки, спросил у Метлоу:

— Что произошло?..

— Духи на двух бронетранспортерах мимо прокатили! Пришлось пострелять немного.

Лицо Сарматова исказила судорога.

— Почему не вышел к ним?! — зло спросил он. — Может, уже хватит, полковник, доказывать свое благородство?!

— Не ори! — невозмутимо парирует Метлоу. — Я у тебя не на допросе и ни в чем отчитываться тебе не обязан!.. Вставай и пошли, пока темно!

— Куда?.. Если бы мы были кому-нибудь нужны, нас бы давно из космоса засекли!..

— Любая дорога куда-нибудь приводит, — подавив приступ злости, ответил Метлоу. — А нужны, не нужны... Главное, чтоб человек самому себе, своим детям был нужен...

И вновь они вдвоем ковыляют по освещенной бледным лунным светом, размолотой траками танков дороге.

Ручеек тонкой прохладной струйкой падает с высоты и исчезает в выгоревшей траве, которой порос склон. Набрав в пригоршню воды, Метлоу плеснул ее на лицо улыбающегося во сне Сарматова. Тот ошалело вскочил и схватился за пулемет.

— Где мы? — озираясь, спросил он.

— Все там же — за хребтом Гиндукуш! — невесело усмехнулся Метлоу, протягивая ему выстроганный из корявого деревца костыль. — Вот тебе еще одна нога!..

— Думаешь, поможет?..

— Если нам кто и может помочь, то только Всевышний... — ответил американец. — Пора в путь.

— Подожди, полковник! — всматриваясь в белесое небо, сказал Сарматов. — Слышишь, жаворонок заливается! То-то мне Дон-батюшка снился! — улыбнулся Сарматов. — Ишь, как будто над родной степью наяривает, стервец!

— Донская степь... Я только слышал и читал про нее... Какая она? — спросил Метлоу.

— Много неба, ковыль русалочьими косами стелется, орлы и коршуны высоко-высоко кружат... А на перекатах по весне алые маки и тюльпаны расцветают всех цветов радуги... еще татарник растет...

— Что это — татарник? — удивленно поднял брови полковник.

— По поверьям там, где казак татарину голову срубил, вырастает колючий красный цветок.

— Интересно, а здесь что будет расти? Душманник?.. — Метлоу грустно ухмыльнулся. — А оренбургская степь какая?

— Такая же, лишь простора еще больше да климат покруче. Там выжить было труднее...

— Почему?

— Народы, которые осмеливались выйти на житье в степь, погибали. В степи не укроешься — или бой принимай, или...

— Но казаки-то выжили!

— Выжили! — усмехнулся Сарматов. — Даже до сегодняшнего дня дожили. Видел я каких-то ряженых в Москве, с саблями и крестами... Не разобрал — то ли артисты, то ли и впрямь осколки казачества...

— Странно как! — задумчиво протянул Метлоу. — Мы с тобой, как ты говоришь, осколки одного народа, а в то же время офицеры двух враждебных государств... И виной тому те, кому мы хотим помочь выпутаться из безнадежной ситуации... Еще в Оксфорде я понял, что защищать интересы Америки — мой долг. Хотя бы потому, что она приняла изгнанных из России моих предков, дала им возможность быть равными среди равных. Было и чувство мести... Что уж тут говорить. Ведь и ты, Сармат, наверняка меня осуждаешь за то, что я русский, а в ЦРУ работаю против вас?

— Я никому не судья!.. Я слишком много в этой жизни перевидал, слишком много сам убивал и видел, как убивают другие, чтоб еще кого-то осуждать. Но не надейся на то, что все окажутся такими же терпимыми и понятливыми, — ковыляя к ручью, бросил Сарматов.

— А что мне могут предъявить? Я ведь вроде как не присягал на верность России...

— Был бы человек, а статья найдется! — усмехнулся у ручья Сарматов. — Что значит «не присягал»? Был бы ты наш, русский, не говорил бы — не присягал, мол! Я лично присягал Дону-реке, Москве-городу, тайге красноярской, кладбищу станичному, которое подонки по скудоумию запахали...

• Предыдущая
• 17/39
• Следующая