Сармат. Кофе на крови - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/60
• Следующая

— Потому что завтра вы улетаете в Москву, но она на «Боинге», в первом классе, а ты — на транспортном ИЛе, улавливаешь разницу?..

— Каждый едет в своем классе?..

— Вот именно, майор, каждый в своем!

Под вечер со стороны океана снова приходит тропический ливень с грозой.

Прибрежные пальмы качаются, клонятся к земле, ясно контурируясь в частых вспышках ярких молний, полосующих небо над океаном, по которому несутся к берегу и с грохотом разбиваются о него гигантские черные волны.

Сарматов стоит у окна, не в силах оторваться от разбушевавшейся стихии. Он вздрагивает, когда его шею обвивают горячие, ласковые женские руки. Рита прижимается щекой к его щеке и устремляет свой взгляд туда, куда смотрит он.

— «Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит...», — вдруг тихо говорит она. — Классики всегда точны, не правда ли, Игорь?

Он отворачивается от окна и, притянув ее к себе, начинает покрывать поцелуями ее плечи, шею, лицо. Потом отстраняется и пристально смотрит в ее кажущиеся в сумерках черными глаза — в них отражаются полосующие небо молнии.

— Сказка кончилась, Афродита-Рита, завтра я улетаю в Москву! — говорит он, наконец оторвавшись от нее.

— Знаю! — кивает она. — Увидела того с вертолета и поняла. Но у нас еще есть последняя ночь, и никто не сможет отобрать ее.

Их тела сплетаются в единое целое. Будто разбуженная буйством природы за окном, их страсть вспыхивает с такой же неистовой силой...

Когда первые сполохи занимающегося утра заглядывают в окно комнаты, она, не стесняясь своей наготы, подходит к двери, ведущей на веранду, и распахивает ее. Гроза, ярившаяся всю ночь, прекратилась, лишь глухие стоны грома приходят откуда-то из сельвы да капли, падающие с крыши веранды, отбивают монотонный, печальный ритм.

— Ты любишь меня? — спрашивает он.

Она садится на кровать и качает головой:

— Таких, как ты, мой Сармат... Таких не любят. К счастью или к несчастью моему, в таких сгорают... Да только все равно ведь ты меня не позовешь. У тебя война — твоя любимая, вместо женщины. «Наши жены — пушки заряжены»! Так? Ты небось лежишь со мной, а сам думаешь: «Навязалась на мою шею, поганка!» Молчи, молчи, знаю, что не права. И права в то же время! — Она смотрела на него огромными глазами, из которых уже готовы были брызнуть слезы. — И не зови, не надо, набиваться не буду. Ведь мне же, как каждой бабе, дом нужен, семья, дети. Так что моя дорожка определена.

— Что значит определена? — глухо спрашивает он, может быть, впервые в жизни не зная, что делать, что сказать.

Она отворачивается, плечи ее вздрагивают от беззвучных рыданий.

— Ох, Игорь, я же замужем. Он служит в ведомстве вроде твоего.

«Сам я, конечно, в войне не участвовал, но был ранен...», — вспоминает вдруг Сарматов слова незабвенного капитана Бардака, что гонял его в учебке. «Если баба замужем — отвали», — вспоминает он еще, тоже из курсантских времен.

И пока он мучился, не зная, что должен сказать, она вдруг склонилась над ним и, глядя прямо в глаза, торжественно, как на суде, сказала:

— Что бы ни случилось с нами, помни — мы с тобой одной крови. Одной — помни!

• Предыдущая
• 42/60
• Следующая