Святой: русский йогурт - - Страница 40

• Предыдущая
• 40/63
• Следующая

После такой терапии я не пью, — рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. — Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

— Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, — не щадил хозяина землянки Рогожин. — Зубы скалишь, но укусить боишься: Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

— Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность — один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину — Степаныч последнего слова еще не сказал.

— Я скоро приду, — хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. — Сейчас мусор завезут.

Надо рассортировать, — он пытался скрыть неловкость за усмешкой. — Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? — Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. — Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! — Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.

Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…

Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.

"Что ж так ноги закоченели? — Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. — В горах меньше мерз.

Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть".

Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.

Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.

Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.

Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.

— «Пушнину» собираешь, а денюжку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! — доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.

Обстановка накалялась.

Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.

Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно-багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.

Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.

Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.

Пыжик — такое прозвище присвоил ему Рогожин — ; задом опирался на радиатор серой «восьмерки».

Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.

— Козлищи смердючие.., пеньки.., пеньки обрыганные…

Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.

Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.

Пыжик командным голосом прокричал:

— По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!

Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика.

Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.

Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.

«Твой выход, Рогожин», — мысленно объявил Дмитрий, держа курс на костер.

Появление незнакомца приостановило избиение.

Наверное, эту публику меньше бы удивило приземление летающей тарелки с марсианами, чем спокойно разгуливающий по городской свалке в ночное время обычный человек, да еще прокричавший:

— Прекратить мордобитие!

Бомжи ретировались к машине, поближе к предводителю в пыжиковой шапке.

Четверка обреченных сплотилась за спиной Рогожина.

— Ты кто? — задал естественный вопрос в неестественной декорации свалки Пыжик, тараща глаза на Дмитрия.

— Лягушка в манто! — ответил Рогожин, оценивая диспозицию потенциального противника.

Восьмерых бродяг нельзя было назвать доходягами, отощавшими на скудной пайке из сгнивших консервов и заплесневелой колбасы. Румяные морды, правда, измазюканные сажей и не бритые с неделю, были в меру испитыми и достаточно сытыми для обитателей помойки. Глаза восьмерки бомжей, налитые кровью, словно у быков на корриде, говорили: «Мы тебя, чужак, не выпустим. Живьем закопаем на нашей делянке. Выбирай, под какой кучей. Ты вторгся на территорию, где мы властвуем безраздельно, и за это придется платить».

Владелец пыжиковой шапки соображал медленно.

Покуда он решал, как быть. Рогожин помог Степанычу подняться, утер носовым платком кровь, сочащуюся из носа старика.

— Ты кто? — тупо переспросил Пыжик, оторвав зад от капота «восьмерки». — Я Хвалько! — с королевской гордостью произнес он ничего не говорящую Рогожину фамилию.

Ответ был обескураживающе простым:

— Хвалько? Ну и.., тебе через плечо!

Дмитрию, увидавшему, как головорезы Пыжика-Хвалько оформили лицевую часть Степаныча, захотелось безотлагательно ввязаться в потасовку и свести счеты с мусорными истязателями.

Нос старика, свернутый набок, походил на сорвавшийся с оси флюгер; обильно шла кровь.

— Так, ребята-мусорята! — Рогожин принял боевую стойку. — Подходим без толчеи, по очереди. Бычара, ты первый? — встретил он вопросом мчавшегося с царапкой наперевес верзилу в дамском пальто с облезлым воротником из побитой молью чернобурки.

Зубодробительный выпад левой руки погасил порыв самого нетерпеливого из компании. Тот шмякнулся в грязь, отплевываясь осколками зубов, а Рогожину достался шест с железными пальцами-наконечниками.

Крутнув наподобие пропеллера царапку, Дмитрий отбросил ее в сторону, как бы приглашая атаковать Спину ему надежно прикрывал костер, от жара которого шевелились волосы на затылке, а стадо бомжей спецназовца не пугало..

Они честно отработали свой долг перед хозяином Груда бездыханных тел дополнила пейзаж свалки Рогожин уложил парней, как на показательном занятии перед новобранцами, проводя приемы с филигранной точностью.

— Разминка закончена! — немного запыхавшись, объявил Рогожин вросшему в землю Пыжику. — Приступим к основной программе?

Оставшийся без личной гвардии зачинщик ночной экзекуции пытался проскользнуть в машину. Степаныч, обретший уверенность в собственных силах, подсек беглеца шестом, и тот, проехав на животе по капоту, влип в лобовое стекло «восьмерки». Падение для Пыжика было неудачным: стекло покрылось паутинкой трещин.

Дмитрий, схватив ночного разбойника за ворот дубленки, стащил его с машины. Физиономия главаря шайки, терроризирующей обитателей городского дна, была плоской, как свежеиспеченный блин, и нуждалась в искусстве мастеров пластической хирургии.

• Предыдущая
• 40/63
• Следующая