Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/76
- Следующая
— Да это моя… родственница, — нашлась Маринка. — А то мне плохо было… а с ней мне лучше…
— Повторяю, — произнес прокурор, глядя на Маринку, исключительно на нее. — Уголовное дело по факту… направили для дальнейшего расследования в РУВД. Но это ещё не значит, что Мордвинову кто-то сжег. Это все ещё надо доказать. Или опровергнуть. Она могла сама себя сжечь.
— Ради интереса? — сорвалось у меня. —
— Зачем ты уж так, очень? — спросила меня Маринка на бегу, когда мы неслись к автобусной остановке, потому что опаздывали в Дом ветеранов. — Вроде, ничего мужик…
— Тогда, если он такой хороший, праведный, почему держит дело Мордвиновой где-то в углу, без расследования? Младенцу известно — искать преступника или преступников, если, конечно, хочешь их найти, надо в первые же часы после того, как совершилось преступление. А Мордвинова умерла больше двух недель назад! Что все это значит?
Позже Одинцова подтвердит:
— Обращают внимание его слова «для дальнейшего расследования». Интересно, а что они, в прокуратуре, выяснили за все предыдущее расследование? Сумели ли с точностью установить хотя бы то, что смерть наступила именно в результате пожара? А пожар, в свою очередь, — от кипятильника? Нет и нет. И почему уголовное дело возбуждено только 18 мая, то есть спустя пятнадцать дней после трагедии? Дети мои! Черная история! Подумайте хорошенько прежде, чем за правдой скакать… Кому-то явно не хочется, чтобы эта самая правда оказалась на свету. Возможно, он не один, а в шеренге, в связке, где «один за всех и все за одного»?
Но мы с Маринкой решили действовать и действовали — отправились ещё в один «Дворец правосудия», называемый Районное управление внутренних дел. И здесь нас добил окончательно своим искренним наплевательством ко всей нашей истории следователь Малофеенко Рудольф Владиленович, молодой, лет двадцати шести, при галстуке, источающий юморок и запах одеколона.
Выслушав нас, ответил с энтузиазмом человека рискового, веселого, а точнее, раздолбаистого:
— Да что вы привязались ко мне со своей девяностолетней старухой! Тут молодых почем зря убивают… Ну хотя бы и убили! Ну и что? Мне сейчас все свои дела бросать и бежать разыскивать убийц этой вашей древней старухи? Да у меня двенадцать готовых убийц по курсу!
— К-как? Г-готовых? — я становилась заикой.
— Ну тех, кого взяли прямо с орудием убийства! С топором, с ножом! И свидетели — вот они, соседи! И все эти убийцы в Бутырках сидят. А ещё два «висяка» болтается… Мне что, надо ещё третий себе подарить? Гляньте в угол, вон в тот. Видите?
Мы глянули. Но ничего толком не разглядели.
— Да вы получше гляньте! Видите? Нож? Топор? Одежда в крови? Это вещдоки. Их уже столько, что складывать негде. Вот и носятся со своей старухой… А известно ли вам, что холодильник номер один под завязку набит неопознанными трупами? Не справляется морозилка, трупы тухнут. Куда их? В крематорий! Мордвинова протухла, и её в пепел. Элементарно! Знаете ли вы, что в Москве почти каждый день три человека пропадают, потом ищи их… Мало кого находят… Подростки, парни, девушки — тю-тю… А вы со своей старухой мир на дыбы хотите поднять! Не смешите! Надо на жизнь смотреть трезво. Вот если бы вы нашли свидетелей… Сами.
— Как сами? Мы же не сыщики…
— Вижу. Я вам только говорю — нашли бы свидетелей, и я бы подключился… Некогда, повторяю, мне искать. Неужели непонятно? Навал дел! Навал убийств, изнасилований и всякого такого! А я что? Шерлок Холмс? У меня три курса юрфака. Мне надо ещё сессию сдавать. Если б следователей хватало… Не хватает! Неоткуда брать! Самые умные юристы давно нырнули в разные коммерческие структуры. разве их теперешнюю зарплату сравнить с нашими дохлыми окладишками? Я все понятно объяснил? Есть ещё вопросы?
Вопросов не было.
Мы вышли от разговорчивого молодцеватого следователя-честняги и поразительного правдолюбца, едва не шатаясь под грузом свалившихся знаний. И я лично остановилась под ближайшим тополем, чем-то, возможно, выправкой и блеском похожего на только что утраченного Малофеенко Р.В., и захохотала. И над собой, и над Мариной, и над миллионами доверчиво-снисходительных дураков и дур, что давно несут с базаров отнюдь не Белинского и Гоголя, а болтовню-ремеслуху всякого рода стряпателей «крутых детективов», где непременно, чуть только убили какую дворничиху (экономиста, шлюху, финансиста, актрису и т.д.), так тотчас по зловещему следу убийц побежала целая рота суперследователей, готовых ночей не спать, от любовниц отказаться, но настичь убийцу или убийц. И, развесив уши, пуская сладкую слюну умиления, упиваясь наркотическим благородством наших доблестных милицейских и прочих работников, обыватель за милую душу всасывает в себя сказочно-романтические подробности о том, как некий полковник, он же отец-одиночка, бросив ночью малую дочь с температурой в сорок градусов, — мчится собирать компромат на возможного злодея или злодейку, а другой при этом до того урабатывается, что уж и спать разучился, потому что мозг у него все работает, все пылает жаждой истины и сердце колотится, и волосы на голове и в паху шевелятся… Мать честная! Сколько брехни и дребедени, сварганенной на скорую руку, проглатывает наш среднестатистический читатель, которому вопреки очевидному, так хочется верить, будто нельзя в нашей стране безнаказанно, за здорово живешь, убивать живых людей!..
Ухватившись друг за друга, мы с Маринкой хохотали, как ненормальные, потому что нам все ещё происходящее казалось чем-то ненатуральным, надуманным, ну словно попали на спектакль вроде «Ревизора» или «Горе от ума». Мы и над собой хохотали, над собственной беспросветной наивностью. И это-то в двадцать пять лет! Но более всего, однако, — над деловым предложением Малофеенко: «Вот если бы вы нашли свидетелей!»
Нет, в те минуты я ещё не приняла окончательного, в чем-то сумасшедшего решения внедриться под чужим именем в жизнь и быт Дома ветеранов работников искусств. Тогда я еще, так сказать, порхала по верхам. Тогда я вовсе не чувствовала себя сильно обязанной Маринке. Наоборот, она считала, что обязана мне, потому что хожу с ней по кабинетам, пытаюсь, стараюсь вызнать, как это так получилось, что Маринка не имеет права на дачу, хотя в завещании Мордвиновой сказано, что эту дачу она отдает, как и все, ей? Почему, под чьим давлением, девяностолетняя дама вдруг вручает некоему Сливкину дарственную?
Мы с Маринкой в те дни как бы ещё играли пусть в опасную, но все-таки игру, где надеялись выиграть, потому что слишком очевидно было произошедшее с Мордвиновой, слишком мы чувствовали свои позиции неуязвимыми.
Тем более, что моя адвокатша Одинцова сказала:
— Кто подписывал дарственную, какой нотариус? Кроме того, в домах престарелых при таких сделках обязан присутствовать главный врач. Он присутствовал? Он подтвердил, что Мордвинова была в ясном уме и твердой памяти?
На все эти вопросы, нам казалось, ответы будет получить несложно. Вот разделаемся сейчас с… Ну, заберет Маринка какие-то полезные ей предметы из погорелой квартиры Мордвиновой…
Меня, признаюсь, интересовал процесс, как вскрывают дверь в помещение, где был пожар, где остались какие-то вещи погибшей… И как поведут себя сотрудники Дома? И какие действия производит при этом нотариус… И что достанется Маринке в конечном итоге, хотелось знать. И чтоб досталось так, чтобы она хоть на время забыла о нужде, подлатала дыры, как красиво говорится, «в своем бюджете», который и состоит из одних дыр.
Мы с ней опаздывали в Дом ветеранов уже на целых пятнадцать минут, влетели на крыльцо, запыхавшись, Маринка приготовила слова извинения, которые скажет директору Удодову, едва увидит его…
И увидела в глубине вестибюля и ринулась к нему:
— Виктор Петрович!
Он узнал и перебил:
— Не торопитесь. У нас случилось несчастье. Только что.
Это был крепко сбитый мужчина лет пятидесяти, выше среднего роста, подтянутый, волосы седым ежиком, одетый в светлые брюки и клетчатый пиджак похож на спортивного телекомментатора или отыгравшего свое спортсмена. Прямой нос, широкие скулы, зарубка на подбородке. Одно ухо, левое, вдавлено в кости черепа и без мочки, — видимо, травма, борьбой занимался в молодости. Митьку тоже слегка покорежила эта самая борьба… Были с ухом сложности. Но теперь не заметно. Невольный вопрос: «Как он, такой бравый, очутился в этом Доме, где столько старости?» Впрочем, довольно бестолковый вопрос в наше время, когда физики-ядерщики вынуждены торговать чайниками и колготками.
- Предыдущая
- 9/76
- Следующая
