Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 67

• Предыдущая
• 67/76
• Следующая

— Пойдут под другим, более интеллигентным названием. Борис Владимирович предлагает «Сегодня в свете».

— Что ж… звучит.

— Не очень, конечно, но… ты же мне денег не дашь?

— Нет, конечно.

— Вот именно. И я хотел бы, чтобы сегодня именно ты сходила в ночнушку «Тройной удар». Там соберутся знаменитости обсуждать проблемы нижнего белья и роль в этой сфере Эдмона Франса, одного из ведущих производителей, который шурует на нашем рынке. Музыка обеспечена, халявные тарталетки и коктейли само собой…

И, все-таки, все-таки, я не стерпела, слишком велико оказалось искушение. Обернулась от двери и задумчиво так обронила:

— Сливкин может закончиться гораздо скорее, чем вы думаете. Все-таки, он на крючке… Тогда как?

У Макарыча выпрыгнула из рук металлическая линейка…

Стервоза я, все-таки… Человек же хорошего хочет. И себе, и немножко мне… А многие и совсем не хотят другим ну ни граммчика хорошего. Верно ведь? Так что… Таким образом… Получается, что…

… Ничего в этой жизни не происходит просто так. Оказывается, пришла я в «Тройной удар» очень кстати. Не только для того, чтобы послушать басовитое воркование трансвестита Элема о том, как он будет играть роль в фильме молодого, но концептуального из концептуальных режиссера Артура Кичина «Воздух порочного бытия». Не только для того, чтобы увидеть умные, усталые глаза известного комика, потерявшего недавно жену и оттого бродящего среди людей с пустым взглядом и полной рюмкой то водки, то коньяку… Не только для того, чтобы внимать советам довольно прославленного кутюрье, но вовсе не по поводу нижнего белья, а в связи с его новейшими представлениями о способах расслабляться: «Надо любить себя! Любить себя! Каждую минуту любить и доставлять себе удовольствие! Я засыпаю непременно в ароматах прекрасного парфюма… Мои шелковые простыни гладят мою кожу нежнейшими прикосновениями… Тончайшее легчайшее кружево оконной занавески чуть шевелится под ветром… А возле — букет пионов, огромных, пышных, и все они улыбаются мне, как нимфетки… много, много нимфеток с ямочками на щеках…»

Я пришла сюда для того, чтобы услышать, как уже топочут копыта коней под четырьмя всадниками Апокалипсиса… Топочут, топочут… все ближе и ближе… Все громче и громче… И потому я не сразу услыхала, что мне говорит Даша Синякина, моя однокурсница. А она говорит, наклонившись надо мной:

— Татьяна! Хватит нам с тобой заниматься чепухой! Открывается новая газета. Очень приличное начальство, очень неплохой гонорар. В отдел культуры требуется народ. Один уже есть, это я. Тебя отрекомендую. У нас спонсор такой крутой банкирище! Я тебе звонила-звонила, сказали, отдыхать уехала… Так долго? Где была?

— В Голландии, среди тюльпанов.

Даша повернула на бочок свою хорошенькую, гладко причесанную головку:

— Везуха! От фирмы?

— Ну да.

— Думай скорее! Мой телефон помнишь?

— Те же «светские сплетни»? На них сидеть?

— Да, но в совершенно оригинальной форме!

… В туалете блевала длинноногая шатенка в изумрудах, возможно, настоящих, возможно, бриллиантами, а возможно, и сапфирами. На улице мокла под дождем стайка девчонок, прибывших либо с Украины, либо из Белоруссии или Твери. Где-то поблизости можно при желании обнаружить их покровителя-сутенера, или «мамочку». В помойном контейнере рылась грязно-белая собака, наперегонки со стариком. С его обвисшего кепарика стекали дождевые капли. И на все это, и на многое другое не стоило смотреть, чтобы не портить себе настроения.

В автобусе одна пожилая тетенька советовала другой пожилой:

— А ты не бери ничего такого в голову! Плохое-то! Ну убили у соседки парня, но не твоего ж! Ну мало ли чего творится! Я вот всегда смотрю про всякие убийства по телевизору, про трупы, а сама не дергаюсь нисколько! Я радуюсь наоборот: «Не меня ведь убили! Я вон живая хожу! Я вон чаю налью сейчас и с конфеткой выпью!» Иначе ж с ума сойдешь, а то!..

Топот копыт… Топот копыт… Неужели я лишь одна слышу их?

Алексей померил мне давление и заключил:

— Надергалась, вот и результат! Это у тебя в висках стучит. Выпей это и это.

А я все ждала, надеялась, что он примется расспрашивать меня подробно, что же со мной приключилось-то…

Не дождалась. Обронил:

— Не женское это дело — журналистика. На кой красивой девушке копаться в грязи, в отбросах?

Приходил Михаил, произнес с укоризной:

— Слабачок ты, слабачок! А ещё на такие большие дела ходила!

Кончилось чем? Да оклемалась я помаленьку, устроилась в журнал для детей. Михаил одобрил:

— Райское наслаждение, однако! Надолго?

— Там видно будет.

Мне иногда мнилось, что если бы сразу узнала все-все про Дом ветеранов ещё тогда, когда лежала в больнице, — было бы проще и легче. Но шло следствие, вернее, тянулось. В одном из стишков, присланных в журнал, тоже шла борьба Добра со Злом: благородные Дирольчик и Ксилитик воевали с недругом Кариесом.

Вся редакция декламировала и хохотала. И я в том числе.

… Много-много воды утекло, пока я не узнала все ходы наркобанды, облюбовавшей для своих дел Дом ветеранов работников искусств. Моя бедная мать к тому времени перестала вязать и читать. Ее научили делать картины из сухих трав, цветов и листьев. В нашей квартире поселился запах осени… Митька получил диплом и пристроился в инофирму, где требовались «аккуратность, добросовестность, аналитическое мышление, способность быстро принимать решения». Доход «от 700 долларов» сразил наповал его привычку долго валяться в постели, потом собираться кое-как и мчаться на лекции в мятой рубашке. Теперь он вскакивал первый в доме, как ошпаренный, тщательно брился, проверял воротнички и манжеты на предмет хоть малюсенькой складочки.. Признался как-то:

— Огромную роль в нынешних условиях жестокой борьбы за капитал играет, Татьяна, рост. Мои метр восемьдесят пять делают мое пребывание в делегациях по обработке иностранных толстосумов очень даже необходимым.

Я видела его девушку-Белоснежку. Круглые карие глазки, полные света первых невинных радостей и простодушия. Тем не менее она уговорила Митьку снять комнату в коммуналке, чтобы жить самим по себе, не вмешивая в свою жизнь никаких родственников. Резонно… Сама она преподает в школе французский и, забываясь, то и дело поет в ответ: «Уи, уи…», то есть «да, да»…

Маринка?.. Маринка рвет жилы, чтобы поставить на ноги болезненного своего мальчика. Пристроилась в частный детсад, где можно содержать сына, где «ни минутки свободной, зато за Олежку я спокойна, он рядом, со мной, прекрасный педиатр под боком, единственный минус — завша со всеми нами, обслугой, разговаривает как торгашка, но у богатеньких папаш-мамаш пользуется авторитетом…» Когда получила дачу Мордвиновой — быстро её продала, а вместо приобрела садовый домик с огородом. В выходные ездит туда и истово окучивает то, что надо окучить, и все поливает, поливает, таская десятки ведер из пруда…

Мой Алексей… Конечно, в Швейцарии. Я летала к нему, и мы славно провели время в тамошнем кафе, при Альпах, где реет аромат свежайших булочек и трепетание разноцветных бабочек. Они безбоязненно и грациозно присаживаются на глицинии, что сбегают лиловыми и розовыми водопадами с белых стен… Я своими глазами видела альпийские эдельвейсы, там, высоко, где снег сверкает до рези в глазах… Эдельвейс, надо признать, довольно невзрачный цветок. Возможно, я не права. Даже наверняка. Я сравнила его с черемухой, с её белыми клубами и густым, сладчайше-горчайшим ароматом, что, конечно, делать было не обязательно. И даже глупо.

В доме, где я должна, по мысли Алексея, быть счастливой, ни в чем не нуждаться, — висела люстра, похожая на китайскую пагоду, только из стекла, а на веранде стояла плетеная качалка и качалась сама по себе от ветра со знаменитого озера. Я уже была в курсе, до чего добросовестны швейцарцы в деле, ни минуты покоя, и сочла качание пустой швейцарской качалки убедительным подтверждением этому… Не удержалась и поделилась с Алексеем данным наблюдением.

• Предыдущая
• 67/76
• Следующая