Выбери любимый жанр

Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина - Зенькович Николай Александрович - Страница 12

Изменить размер шрифта:

ВОЗЛЕ ЛИФТА

Сидевший на подоконнике посетитель, сняв фуражку и положив ее рядом с собой, оглядывался по сторонам.

Комната была большая. Напротив входной двери — лестница, ведущая наверх. Возле нее решетка подъемной машины — лифта. Вдоль стены деревянный жесткий диван, несколько стульев, вешалка для верхней одежды.

Нельзя столь долго разглядывать помещение, это может вызвать подозрение у швейцара, мелькнула мысль у Каннегисера, и он отвернулся к окну.

По Дворцовой площади шли по своим делам озабоченные люди. Не пора ли снять револьвер с предохранителя? Вот-вот должна появиться машина с долгожданным седоком.

Долгожданным? Прошло всего двадцать минут, а показалось, что целая вечность. Наконец с улицы донесся шум работающего мотора. Автомобиль подкатил к подъезду.

У Каннегисера громко застучало сердце. Может, пока еще не поздно, отказаться от задуманного страшного дела? Может, вернуться в родительскую квартиру в Саперном переулке, отыграться в шахматы у отца, пить чай с сестрой, продолжить чтение «Монте-Кристо»?

Громко хлопнула входная дверь, и переваливающаяся по-утиному фигурка на кривых ногах заковыляла к кабине лифта. Кабинет председателя ЧК находился на третьем этаже. Швейцар услужливо бросился открывать дверь подъемной машины перед «его превосходительством», и на какое-то мгновение повернулся спиной к посетителю, который уже вставал с подоконника и опускал руку в карман.

Этих секунд хватило Каннегисеру для того, чтобы, не ощущая на себе подозрительного взгляда швейцара, сделать несколько шагов в направлении шедшего к кабине лифта Урицкого. Тот, услышав шум, удивленно оглянулся. Глаза жертвы и убийцы встретились. И в то же мгновение грянул выстрел.

Нарком свалился на пол без крика, без стона. Пуля сразила его наповал.

Четкости выстрела мог бы позавидовать профессиональный киллер. Каннегисер стрелял — на ходу! — с расстояния не менее шести-семи шагов в быстро идущего человека. И попал с первого раза, на что способны лишь опытные стрелки.

Увы, Каннегисер к ним не относился. Более того, он совершенно не умел метко стрелять.

Это обстоятельство вызвало массу подозрений. Либо террористу крупно повезло — с дилетантами подобное иногда случается, — либо стрелял вовсе не Каннегисер.

Существует несколько версий случившегося. По одним рассказам, теракт произошел не в вестибюле, а в служебном кабинете Урицкого, что, наверное, маловероятно, поскольку в таком случае возникает закономерный вопрос: каким образом двадцатидвухлетнему студенту удалось проникнуть к председателю ЧК да еще с оружием в кармане? Простому человеку с улицы в кабинет руководителя столь высокого ранга не попасть.

Согласно другим рассказам, драма разыгралась действительно в вестибюле. Но, кроме старика-швейцара, там находились и другие люди. В комиссариате был приемный день, поэтому в вестибюле сидели посетители. На молодого человека в кожаной тужурке никто не обратил внимания, и он уселся в кресло неподалеку от входной двери.

Когда приехал Урицкий и направился к лифту, молодой человек подошел к нему вплотную и произвел несколько выстрелов из револьвера. Урицкий, смертельно раненный в голову, упал и на месте скончался.

Легенда о нескольких выстрелах понадобилась, наверное, для того, чтобы подчеркнуть кровожадность, жестокость террориста и исключить случайность, дилетантизм в его действиях. А то что же получается — какой-то студент-четверокурсник проникает в наркомат внутренних дел и с первого выстрела укладывает наповал самого председателя ЧК! Притом — проникает беспрепятственно. Не потому ли и появляется упоминание о приемном дне в комиссариате и о посетителях — контрреволюционная организация, мол, хорошо подготовила операцию, замаскировав террориста под обыкновенного просителя?

ИДЕАЛЬНЫЙ ОБЪЕКТ

Убийца Урицкого представлял собой идеальный объект для вербовки и последующего использования в разных деликатно-щекотливых делах. Это обстоятельство, несомненно, учитывали как одна, так и другая сторона. Имеются в виду большевики и их нынешние ниспровергатели.

По большевистско-чекистской версии, эсер Леонид Каннегисер был агентом Савинкова и англо-французов. Некоторые современные исследователи, основываясь на зарубежных источниках, склонны считать Каннегисера… агентом ЧК. Правда, они делают существенную оговорку — сам террорист об этом мог даже не догадываться.

Леонид Иоакимович Каннегисер родился в семье крупного петербургского богача. Его отец был знаменитым инженером, имя которого хорошо знала просвещенная Европа. В доме Каннегисеров бывал весь культурный Петербург. В гостиной родителей Леонид видел видных царских министров и старых заслуженных генералов, знаменитого революционера Германа Лопатина и молодых талантливых поэтов.

Он и сам был наделен природой многими выдающимися способностями. Писал прекрасные стихи, печатал их в журналах и поэтических сборниках, дружил с Сергеем Есениным, который высоко ценил его стихотворный дар. Есть фотоснимки, на которых они изображены вместе.

Кроме литературы, Леонид увлекался философией. На Запад попали его дневники, которые он начал вести в 1914 году в Италии шестнадцатилетним юношей. Дневники обрываются в начале 1918 года — за полгода до его сумасшедшего поступка. Записи поражают сменой настроений. То он хочет уйти добровольцем на войну, то в монастырь. Восторг перед древними памятниками и художественными полотнами сменяется восторгом перед Советом рабочих и солдатских депутатов. И сквозь каждую страницу дневников проступают обнаженные нервы автора.

Чтобы читатель сам убедился в утонченности его чувств, приведем несколько выдержек. Наугад.

"… Я тоже был раз на вокзале. Одного раненого пришлось отнести в перевязочную. При мне сняли повязку, и я увидел на его ноге шрапнельную рану в пол-ладони величиною; все синее, изуродованное, изрытое человеческое тело; капнула густо кровь. Доктор сбрил вокруг раны волосы. Фельдшерица готовила повязку. Двое студентов тихонько вышли. Один подошел ко мне, бледный, растерянно улыбаясь, и сказал: «Не могу этого видеть». Раненый стонал. И вдруг он жалобно попросил: «Пожалуйста, осторожней». Я чувствовал содрогание, показалось, что это ничего, и я продолжал смотреть на рану, однако не выдержал. Я почувствовал: у меня кружится голова, в глазах темно, подступает тошнота. Я б, может быть, упал, но собрался с силами и вышел на воздух, пошатываясь, как пьяный. И это может грозить — мне. Знать, что эта рана на «моей» ноге… И как вдруг в ответ на это в душе подымается безудержно радостносладкое чувство: «Мне не грозит ничего», тогда я знаю: "Я — подлец! "

Еще один фрагмент: «Сейчас мне пришли в голову стихи: „О, вещая душа моя… О, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!..“ Перелистал Тютчева, чтобы найти их. И строки разных стихотворений как будто делали мне больно, попадая на глаза. Там каждая строчка одушевленная, и именно болью страшно заразительной. Я не ставлю себе целей внешних. Мне безразлично, быть ли римским папой или чистильщиком сапог в Калькутте, — я не связываю с этими положениями определенных душевных состояний, — но единая моя цель — вывести душу мою к дивному просветлению, к сладости неизъяснимой. Через религию или через ересь — не знаю».

И так далее. За страницами чистой метафизики идут такие пассажи, которые уму обыкновенному, простому, жутко читать. Жажда острых, мучительных ощущений, «всеочищаюшего огня страданья» не давала ему покоя. Точно подметил Марк Алданов: Леонид был рожден, чтобы стать героем Достоевского.

Странно, но до весны восемнадцатого года он не принимал активного участия в политике. Правда, Февральская революция его увлекла — но всего недели на дветри. Он стал председателем «союза юнкеров-социалистов». Октябрьский переворот, Ленин произвели на него колоссальное впечатление, но Брест-Литовский мир 1918 года коренньм образом переменил отношение к большевикам и их революции. Он жгуче возненавидел советскую власть.

Перейти на страницу: