За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера - Зайцев Василий Григорьевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/63
- Следующая
Глава 7.
В день затишья.
На моих ногах — кирзовые сапоги с чужой ноги сорок третьего размера, с короткими широкими голенищами. На каблуках — железные подковы. Мою поступь вполне могли слышать фашистские солдаты, находившиеся в том же цехе по другую сторону стены.
Однажды я спускался по ступенькам в подвал и вдруг почувствовал, что меня кто-то подстерегает. Так и есть. Из-за колонны появилась девушка, невысокого роста, на плече санитарная сумка.
— Вот как можно ошибиться, если верить слуху.
— В чем же вы ошиблись, уважаемая? — спросил я.
— Как это так?
Девушка улыбнулась, взяла меня за локоть и повела на светлую сторону подвала. Я послушно шагал, рассматривая ее профиль… Нет, это не Маша Лоскутова. Машу оставили на той стороне Волги в медсанбате, и она, кажется, уже забыла о нашей клятве в вагоне или не верит, что я еще жив и действую в этом адском огне. Невероятно, но так…
Наконец мы оказались на свету. Лицо девушки напомнило мне что-то знакомое.
— Так в чем же вы ошиблись?
— Услышала стук шагов и решила, что идет высокий, здоровый мужчина, — сказала она и, помолчав, призналась: — Вспомнила одного молодца, обрадовалась, вот и спряталась за колонну.
Да, опоздал я. Кто-то, значит, уже захватил ее в «плен».
— А знает тот молодец, что вы любите его?
Она посмотрела на меня в упор, прищурила лохматые ресницы и отрезала:
— Что же я — дура, чтобы об этом ему говорить?
— Но мне-то вы признались…
Она почувствовала в моем голосе насмешку.
— А я тебя не знаю, отчего бы мне с тобой о нем не поговорить? — оглядела меня с ног до головы. — Где это тебе так гимнастерку и брюки потрепало!
— Да вот подвернулась одна работенка ночью. Напоролся на колючую проволоку.
В руках девушки появилась иголка с длинной ниткой зеленого цвета. Не успел я глазом моргнуть, как она уже завязала узелок и принялась латать на моих брюках дыры.
Когда с брюками было покончено, она распорядилась:
— Садись, матрос, снимай гимнастерку.
Я не заставил себя упрашивать: приятно было посидеть с красивой девушкой.
Работала она иголкой быстро, как портниха, а я не сводил с нее глаз, старался вспомнить, где же я видел это лицо.
Она почувствовала на себе мой пристальный взгляд, рывком подняла голову:
— Ну, чего ты на меня глаза пялишь? Еще влюбишься.
— Опоздал. Предупредить надо было раньше, когда ехали из Владивостока.
— Маленьких, худеньких, курносых, голубоглазых мужчин терпеть не могу, не переношу, ненавижу! — отрезала она. — Понятно?
— Почти, — ответил я.
— Ты герой не моего романа. Вот зашью тебе рубаху — и дуй наверх, лезь под колючую проволоку.
Наверно, подумала, что я — сапер.
Чтобы не остаться в долгу, я решил поиздеваться над неизвестным своим высокорослым «соперником»:
— На длинных хорошо собак вешать, — сказал и сижу, жду, что она ответит.
— А на низеньких кошки могут свободно… Понял? Терпеть не могу кошачьего запаха.
— Конечно, могут, — подтвердил я.
— Соглашаешься, слабак. Больше нечего сказать?
— Да есть еще кой что.
— А раз есть — не соглашайся, говори.
— В народе еще поговорки: «Велика фигура, да дура. Мал золотник, да дорог».
Моя собеседница соскочила с кирпичей, как кипятком ошпаренная, швырнула мне гимнастерку вместе с иголкой.
— Коли ты такой умный, зашивай сам. Тоже мне, нашелся «золотник»!
Даже не оглянулась, выбежала наверх и затерялась среди развалин.
Сел я на то место, где только что сидела девушка, заштопал последнюю дыру на рукаве, запрятал иголку с ниткой под клапан грудного кармана и с горечью отметил про себя: «Не гожусь в острословы…»
Так начался для меня день седьмого октября.
В Сталинграде в этот день было относительное затишье.
Мы ремонтировали кожух «максима», подготавливали для пулеметов запасные стволы, набивали ленты патронами, собирали гранаты разных систем из всех воюющих государств.
Фашисты тоже что-то делали, не поднимая шума.
Ночь прошла в напряженном, тревожном ожидании.
Занялась заря — и затрещали пулеметы. А когда рассвело, завязались схватки в районе завода «Красный Октябрь» и на мясокомбинате. Как смола в огромном котле, кипела и пузырилась земля на Мамаевом кургане.
Лишь на участке обороны нашего батальона — метизном заводе — противник молчал. Хотелось крикнуть: «Чего вы ждете, гады, выходите!»
И только часам к десяти ударила по нас артиллерия, за ней минометы, а потом, вроде бы для того, чтобы подвести «итоги», появились самолеты. Бомбы рвались повсюду. Рушились полутораметровые стены, трескалась огнеупорная глина, гнулись металлические фермы, падали железобетонные перекрытия.
И вдруг разом все смолкло: улетели самолеты, артиллерия перенесла огонь в глубь нашей обороны. Значит, жди атаки. У нас же стрелять в тот момент было некому. Одни окапывались, другие лежали неподвижно с открытыми глазами…
Но атаки не было.
От бомбежки пострадали и фашисты, даже, пожалуй, больше нас. Ночью мы не мешали им приблизиться к нашему переднему краю. Накопилось их там много. И вот теперь не могут, видно, оправиться от своих же бомб… В общем, время для атаки они упустили, зато мы успели укрепиться на новых местах.
На втором этаже конторы метизного завода старший лейтенант Большешапов установил пулеметы. Это была отличная позиция: бомбежка расчистила нагромождения развалин, сектор обстрела увеличился.
Наконец немцы опомнились и бросились в атаку. Расстояние между нами было метров сто пятьдесят. Заработали наши пулеметы. Первую линию наступающих удалось остановить почти около самой стены котельного цеха. Чтобы подавить пулеметы, гитлеровцы выкатили пушку и открыли огонь прямой наводкой. Теперь снаряды рвались уже внутри конторы. Наши пулеметчики замолчали.
Надо было уничтожить пушку или ее расчет. Но как? Огнем снайпера или гранатами? И кто сделает это?
На глаза командира роты попался Саша Колентев, невысокого роста уральский паренек, снайпер. Появлялся он всегда неожиданно, в самый критический момент. Одет легче обыкновенного солдата-пехотинца. Худые, тоненькие ноги замотаны грязными обмотками, изодранная, пропотевшая гимнастерка, измазанная кровью и грязью, казалось, вросла в кожу. Помятая осколком каска натянута на голову до самых ушей, но большие синие глаза блестят задорно. Это он — знали о нем такое, — бросая гранату, бывало, кричал: «Фрицы, ловите!» Или: «Разойдись, фашисты, гранаты летят!»
- Предыдущая
- 19/63
- Следующая
