Костюм Арлекина - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая

Хотек взялся за дверную ручку, но рядом с его длинными, тонкими, желтоватыми пальцами легли короткие и пухлые, как оладьи, пальцы Ивана Дмитриевича.

— Минуточку, граф.

Левой рукой придерживая дверь, чтобы не дать послу уйти, правой он выхватил полученное Стрекаловым письмо, развернул и с вызывающей бесцеремонностью поднес к самому лицу Хотека:

— Узнаете?

— Что это значит?

— Мадам была права, — сказал Иван Дмитриевич. — Убийца — вы!

Он ожидал всего и готов был продолжить, если Хотек в ответ просто пожмет плечами, но у посла, видимо, сдали нервы. Иван Дмитриевич едва успел отдернуть руку с письмом, когда Хотек попытался им завладеть.

Тихий ангел пролетел над гостиной.

Внезапно громыхнули по коридору торопливые шаги, вошел шуваловский адъютант. Под мышкой у него была священная книга пророка Магомета.

— Привез, ваше сиятельство! Можно присягнуть, — громогласно отрапортовал он, с недоумением оглядывая гостиную, где появились новые лица, и не находя среди них Керим-бека.

Но Шувалов давно забыл о дворнике-татарине.

— Что вы мне суете?

— Коран… Для присяги турки возлагают на него сверху две обнаженные сабли.

— Вы сведете меня с ума! — взвыл Шувалов.

Он отпихнул растерянно моргавшего адъютанта и шагнул к Хотеку:

— Ради бога, простите, граф! Сейчас этого мерзавца увезут в больницу для умалишенных.

Попытавшись ухватить письмо, Хотек тем самым выдал себя, о чем и хотел сказать Иван Дмитриевич, но не сумел даже рта раскрыть — Стрекалова с налету прижала его к стене. Дурманяще пахнуло горячим женским потом, духами. Поцеловать хочет? Увы! Ее рука шарила по пиджаку, нащупывая карман, оттянутый скляночкой с грибами. «Револьвер ищет, — сообразил Иван Дмитриевич. — Хотека застрелить…» Все произошло так стремительно, что никто ничего не понял, не успел понять да и не мог. Выдернув скляночку, Стрекалова потрясенно уставилась на свой трофей, будто кто-то посторонний показывал ей этот предмет, а она не могла догадаться о его назначении. Пальцы железной хваткой стискивали стеклянные бока, и лишь указательный бестолково скребся по крышке — одинокий, беспомощный, упорно пытался нащупать спусковой крючок. Когда он успокоился, Стрекалова с протяжным полувздохом-полувоплем вскинула руку и с силой шарахнула скляночку себе под ноги. Дробью сыпанули осколки, брызги рассола, марая мебель и обои, рассеялись по стенам, на полу растеклась коричневая лужица с битым стеклом и жалкой горкой осклизлых черно-рыжих комочков.

Усаживая Стрекалову в кресло, Иван Дмитриевич мягко выговаривал ей:

— Эх, милая, ну почему было с самого начала не рассказать мне все толком, по порядку?

В памяти звучали ее слова, сказанные уже несколько часов назад: «Людвигу прочили место посла… Граф приставил своих людей к Людвигу, потому что боялся и ненавидел его… Граф хотел опорочить Людвига, выставить его развратником, игроком, пьяницей…»

— Я ведь, голубушка, — говорил Иван Дмитриевич, — не сразу понял, какого именно графа вы имеете в виду. Сначала думал, что…

Он благоразумно не стал произносить вслух фамилию Шувалова, но повернулся к нему, когда тот спросил:

— Господин Путилин, нам всем хотелось бы знать, на чем основано ваше обвинение.

— Логика, ваше сиятельство, самая элементарная. В основу ее я положил то обстоятельство, что за домом фон Аренсберга была установлена слежка.

— Откуда вам известно? — удивился Шувалов.

— От ротмистра Певцова. Он, правда, отказался объяснить мне, чьи люди следили за покойным князем, но я сумел самостоятельно проникнуть в эту тайну. Это были люди графа Хотека, не так ли?

Шувалов нахмурился.

— А это кто вам сообщил?

— Госпожа Стрекалова. Проанализировав кое-что из сказанного ею, я пришел к выводу, что в Вене, в тамошнем Министерстве иностранных дел, фон Аренсберга прочили на место посла в России, то есть на место Хотека. Тот, однако, уходить в отставку не хотел, и чтобы опорочить конкурента, собирал компрометирующее досье по фактам его частной жизни. Набор банальный, но беспроигрышный: карты, вино, женщины. Хотек подкупил княжеского швейцара, требуя от него письменных доносов на хозяина, посылал верного человека шпионить за домом, где мы сейчас находимся, — завершил Иван Дмитриевич первую часть своих рассуждений.

Теперь-то он понимал, что жандармы тут ни при чем, хотя они знали об этом соперничестве и докладывали, видимо, канцлеру Горчакову, чтобы тот решил, кого ему приятнее будет видеть в роли австрийского посла в России — Хотека или фон Аренсберга. В зависимости от того, кому будет отдано предпочтение, Шувалов, надо полагать, и должен был помочь одному из этих двоих свалить другого. Вот она, государственная тайна, которую пытался скрыть Певцов!

— Не так давно, — продолжал Иван Дмитриевич, обращаясь уже не к Шувалову, а к Хотеку, — вы, граф, узнали о существовании госпожи Стрекаловой, и вам пришла мысль использовать ее в своей интриге. Вы отправили анонимное письмо господину Стрекалову, чтобы спровоцировать скандал и дуэль между обманутым мужем и вашим конкурентом. «Тогда уж, — рассуждали вы, — фон Аренсбергу послом точно не быть!» Итак, отправили вы это письмо, подождали, но, увы, никакого эффекта. Вы подумали, что господин Стрекалов просто струсил, и, наконец, решились на крайнее средство: сегодня ночью ваши люди задушили бедного князя, имевшего несчастье составить вам конкуренцию на дипломатическом поприще.

Разумеется, во время этого монолога Хотек тоже не оставался безгласен. Поначалу, впрочем, недооценив опасность, он лишь криво усмехался и напоминал Шувалову про психиатрическую лечебницу, куда следует поместить этого сыщика, затем угрожающим тоном стал спрашивать, достаточно ли ясно присутствующие осознают, на кого всей своей чудовищной тяжестью ложатся оскорбления, нанесенные полномочному представителю императора Франца-Иосифа. Ответом было молчание. В ярости Хотек вскочил и предпринял отчаянную попытку прорваться к выходу. Это ему не удалось, тогда он принялся кричать, замахнулся на Ивана Дмитриевича тростью, но после того, как трость у него отобрали, весь как-то съежился, присмирел и затих в уголке дивана.

— Ключ от парадного, — обращаясь к нему, говорил Иван Дмитриевич, — вы давным-давно взяли на время у подкупленного вами княжеского швейцара и по образцу заказали такой же. Да и слухи о том, что убийство носит политический характер, тоже ваших рук дело. Вы же их и распускали, граф.

— Каким образом? — хрипло выдавил из себя Хотек.

— Вчера вечером, когда князь был еще жив, ваши люди ходили по трактирам и рассказывали о его смерти. Одновременно вы пустили слух о том, будто бы на вас тоже совершено покушение. Что же касается косушки из-под водки, которую я обнаружил на подоконнике, ваши люди оставили ее там с прямо противоположной целью внушить следствию, будто в доме побывали бродяги, уголовные. Они-то, мол, и наполеондоры украли.

— Для чего и то и другое? — засомневался Шувалов. — По-моему, или политика, или уголовщина. Зачем же и то и это?

— Расчет был, — пояснил Иван Дмитриевич, — что политическим убийством будут заниматься жандармы, уголовным — полиция, и при нашей, что греха таить, взаимной антипатии мы начнем ставить палки в колеса друг другу.

Он вновь перевел взгляд на Хотека.

— А чтобы не так мучила совесть, вы решили обратить свое преступление на пользу отечеству и добиться запрета на деятельность «Славянского комитета». Прочие ваши требования выставлены были для того, чтобы снять их, если будет удовлетворено главное.

Иван Дмитриевич сделал паузу и закончил:

— Осмелюсь предположить, что вы оправдывали себя известным латинским изречением: «Благо всех — вот высшая справедливость». Избавляясь от соперника, вы, может быть, воображали, будто тем самым работаете на благо империи. Должен вас огорчить, граф. Это изречение истинно лишь в том случае, когда человек, преступным путем добивающийся общего блага, сам не входит в число тех, кому его поступок пойдет на пользу.

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая