Князь ветра - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая

В молельне было чисто, пусто и почему-то попахивало плесенью, словно под половицами находился глубокий погреб, откуда лишь недавно ушли грунтовые воды. Напоследок я еще раз взглянул на изображение Майдари. Как все будды и бодисатвы, он восседал на лотосе, но, в отличие от остальных, не на обеих подвернутых под себя ногах, а на одной, другую приспустив вниз – в знак готовности сойти на землю. Пальцы его правой руки были сложены в подобие двоеперстного знамения, как у боярыни Морозовой на известной картине. Должно быть, это и привлекло к нему благосклонное внимание местных старообрядцев.

Зильберфарб оказался чернявым, как и следовало ожидать, молодым человеком с соответствующим носом и оттопыренными ушами, которыми, по мнению Константинова, это змеиное племя для того и обзавелось, чтобы их принимали за лопоухих дурачков.

В ответ на просьбу показать то письмо Каменского, где речь шла о предполагаемом заявлении для прессы, он сказал небрежно:

– По-моему, я его тогда же и выбросил. Переписал адрес и выбросил.

– Жаль, – заметил Иван Дмитриевич. – Такие документы надо сохранять.

– Но я же не знаю, во что выльется эта история! Каменский не та фигура, чтобы хранить его автографы.

– Не нам судить. Не современникам.

– Бросьте! После той встречи я прочел все его книжки, выпущенные под псевдонимом Н. Добрый. Чушь несусветная! Особенно эта… Забыл, как называется. Путилов там спасает супругу нашего посланника в Северо-Американских Штатах. Индейцы похитили ее, когда она гуляла в окрестностях Вашингтона со своей ручной обезьянкой Микки.

– Кто вам раскрыл его псевдоним?

– Приказчик в первой же книжной лавке. Он же сказал, что последняя из этих книжечек – «Секрет афинской камеи». Каменский говорил, что из нее мне станет ясно, кто и зачем хочет его убить, но я ничего не понял. Опять какие-то кровожадные дикари, джунгли, обезьяны.

– Обезьян там нет.

– А что есть? Если вы ее читали, объясните мне, какие тут могут быть параллели! Лично я вижу единственную. Поскольку Каменский раньше жил в Монголии…

– Откуда вам это известно?

– Полгода назад мы напечатали одну его статью, публицистическую, но разбавленную личными воспоминаниями. В ней доказывалось, что монголы скоро восстанут против Пекина, и содержался пламенный призыв к общественности: мол, мы, русские, должны помочь им в борьбе за свободу, как помогли нашим братьям на Балканах. Тема показалась нам актуальной, и написано было с подкупающей искренностью. Хотите взглянуть?

Порывшись в ящике стола, Зильберфарб достал нужный номер за октябрь прошлого года. Иван Дмитриевич начал читать со второй колонки: «Искусственно созданное величие Китая хотя и ослепляло Азию, пока народы ее не вошли в непосредственное общение с другими государствами, но, судя по отношению к китайцам жителей Монголии, владычество это не возбуждало ни симпатий, ни сколько-нибудь прочных привязанностей. Установления китайской гражданственности не несли в себе одушевляющих начал. С головами, набитыми отвлеченными принципами китайской морали, с умом, отуманенным корыстью и опиумом, и с пустыми карманами чины всех рангов заботятся прежде всего о возможно быстром наполнении пустоты этих карманов. Под лапами китайского дракона глохнет дух предприимчивости, убивается стремление к возрождению национальной культуры, – все обрекается мертвящему застою и удерживается в рабском повиновении страхом немилосердного возмездия, каковое постигло поголовно истребленных джунгар…»

Он выхватил еще два-три абзаца из середины: «Китайцы по натуре трусливы и в борьбе рассчитывают не столько на смелость, сколько на пассивное сопротивление. Они боятся непогоды, не переносят холода; кроме того, военная служба у них не пользуется почетом и составляет ремесло тех неудачников, кому не удалось проложить доступ к гражданской службе или подыскать себе дело, обеспечивающее существование. Как правило, китайские офицеры – люди сомнительных нравственных качеств, и понятие о долге, представляющее собой неотъемлемую принадлежность воина, для них попросту не существует. В самом внешнем виде китайца нет ничего мужественного и воинственного, ни один народ в мире не имеет так мало военных песен и не прославляет с таким постоянством радости мирного труда. Не то что монголы! Они являют собой полную противоположность…»

– Так вот, – закончил Зильберфарб, – Каменский жил в Монголии, как профессор Лукасевич из «Секрета афинской камеи»– в Африке. Может быть, он тоже вывез оттуда что-то такое, что для кочевников является национальной святыней?

– Каменский сам прислал эту книжечку в редакцию?

– Нет, я купил ее в лавке вместе с другими сочинениями Н. Доброго. Если бы он выполнил свое обещание, я упомянул бы об этом в моей статье.

– Между прочим, статья ваша написана очень ярко, – похвалил Иван Дмитриевич. – Чувствуется мастерское владение словом.

– Благодарю.

– Так и видишь эту зловещую карету на пустынной вечерней улице, этого кучера в маске.

– Благодарю, благодарю.

– Замечательно! Просто диву даешься, как удалось вам столь зримо изобразить то, чего вы в глаза не видывали.

– Что-о?-очнулся Зильберфарб, убаюканный предыдущими комплиментами.

– Не секрет, – напористо продолжал Иван Дмитриевич, – с зимы тираж «Голоса» стремительно падал, зато вчерашний выпуск с вашей сенсационной статьей расхватали еще до полудня. Я справлялся у газетчиков. Примите мои поздравления! Рекламный трюк был задуман блестяще и, будем надеяться, принесет желанные плоды. Жаль только, что вы подрываете у русских людей доверие к печатному слову.

– Вот как? Вы не верите мне?

– Виноват, не верю. Как природный русак, я по натуре доверчив, но этот злодей в маске, эта балаганная пальба, фанатики, смертный приговор… Черт-те что! Почище, чем у Н. Доброго.

Зильберфарб молча взял со стола конверт, вынул из него лист почтовой бумаги, исписанный чьей-то незнакомой рукой.

«Ознакомившись с напечатанной в вашей газете статьей г. Зильберфарба, – прочел Иван Дмитриевич, – в которой автор просит откликнуться всех, кто, цитирую, „около 9 ч. вечера 25 апреля с.г. видел в районе Караванной ул. карету с черным клеенчатым верхом, без фонаря, с кучером в маске, или слышал звук выстрела, могу засвидетельствовать…“

– Вот, пожалуйста, еще письмо, – сказал Зильберфарб. – И еще.

«В указанный день и час я выходил гулять с собакой, и мимо меня проехала черная карета с кучером в маске. Спустя две-три минуты из-за угла донесся Выстрел…»

«Мы с мужем возвращались домой, вдруг он сказал: смотри! Я посмотрела…» Подписи всюду разборчивы. Адреса прилагаются.

– Если угодно, могу поцеловать крест, – предложил Зильберфарб, вытягивая из-под рубахи цепочку с нательным крестом. – Хотя мне известно русское присловье: конь леченый, вор прощеный, жид крещеный…

– Впервые слышу о существовании этой триады, – ответил Иван Дмитриевич.

В глубине души он и раньше знал, что Зильберфарб не лжет, нечего было его и провоцировать, но теперь отпали все сомнения. Извинившись, Иван Дмитриевич вышел на улицу, уселся в экипаж. Тронулись, и вот тогда-то, отталкиваясь от евреев и христиан, а также от лунного света, который, с одной стороны, плодит нечисть, но, с другой, застывает под землей и обращается в серебро, эту же нечисть изгоняющее, он по-новому взглянул на ситуацию, описанную в «Загадке медного дьявола». Показалась подозрительной та как бы священная, но почему-то нуждающаяся в постоянных оправданиях, почти животная, но в то же время с уклоном в истерику чудовищная ненависть, с какой эти фанатики преследовали своих якобы идейных противников. С такой суетливой страстью обрушиваются лишь на что-то бесконечно родное, за то и ненавидимое, что невозможно забыть о своем с ним родстве. Отсюда вытекала мысль, что члены Священной дружины когда-то составляли единое целое с палладистами Бафомета или, по крайней мере, вышли с ними из одного лона. Это был, всего лишь способ задержать в памяти смутную догадку, пока еще ускользающую от словесных сетей, попытка наспех очертить абрис уходящей во тьму тени.

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая