Дом свиданий - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/55
• Следующая

— Барон лишь высказал такое предположение, он ни на чем не настаивал. Он сам не был уверен, что прав, но я сердцем почувствовала: так оно и есть. Яков изменял мне, и все же я знаю — по-настоящему он любил одну меня.

— Допустим, Марфы Никитичны нет в живых. Но неужели вам не приходило в голову, что в случае смерти вашего мужа закон будет на стороне Семена Семеновича, а никак не Оленьки? Наследство достанется ему, а не вам.

— Я об этом не подумала.

— И еще несколько вопросов…

— Только не сейчас. Уже ночь, и у меня болит голова.

— Но дело не терпит отлагательств!

— Пожалейте меня! — взмолилась она. — Идите, дайте мне побыть одной.

— Я никуда не уйду, пока вы не ответите.

Она смирилась:

— Хорошо, спрашивайте.

— Час или полтора назад я слышал в подъезде чей-то крик. Это не у вас?

— Я ничего не слыхала.

— Почему вы не открыли на мой звонок?

— Так это вы звонили?

— А вы думали кто?

— Не знаю. Мне стало страшно.

— Что за дама была у вас приблизительно в то же время?

— Моя племянница.

— Лиза или Катя?

— Все-то вы знаете… Лиза, старшая.

— Зачем она приезжала?

— Взять что-нибудь на память о бабушке.

— И она, значит, убеждена в ее смерти? Или это вы ее убедили?

— Мы все счастливы были бы ошибиться. Даже я, хотя мои отношения со свекровью были далеки от идиллии, — сказала Шарлотта Генриховна, так бережно разглаживая на столе скатерть, что Иван Дмитриевич окончательно утвердился в своей догадке: скатерть та самая.

— Любопытно, — спросил он, — что из вещей Марфы Никитичны выбрала Лиза?

— Понятия не имею. Она прошла в ее комнату без меня.

— А потом вы послали Евлампия проводить ее?

— Да.

— И последний вопрос… Вам знакома эта вещица?

Всякий раз, когда жетончик выныривал из кармана, казалось, что кто-то невидимый шепчет на ухо: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА.

Шарлотта Генриховна покачала головой:

— Первый раз вижу.

Она встала, Иван Дмитриевич тоже поднялся. Вышли в коридор. В полутьме он нежно, как любовник, прикоснулся к ее плечу.

— Если можете, простите меня за вторжение и за все, что я сдуру вам наговорил.

— Бог простит… Стойте! Куда вы?

— Я, с вашего позволения, пойду через черный вход, — сказал Иван Дмитриевич. — У меня там цилиндр остался.

Возле парадного стоял Зайцев.

— О, Иван Дмитриевич! — обрадовался он. — Все гуляете?

— Да и вам, я смотрю, не спится.

— Рад бы, но жена с дочерьми поехала к тестю, и до сих пор нет их. Тревожно, знаете. Извозчики нынче те еще! Завезут в темный угол, разденут, а то и зарежут. Сколько угодно таких историй, не мне вам рассказывать. На днях только был случай. Просто мороз по коже…

— Извините, я очень устал. Спокойной ночи.

Не успел Иван Дмитриевич подняться до второго этажа, как тот же самый, хоть и утративший часть былой силы вопль, о котором он спрашивал у Шарлотты Генриховны, опять разодрал уши и сердце. В два прыжка он влетел к себе на площадку. Как же раньше-то не понял! Кричали в его собственной квартире. Это был голос Ванечки, уже не так страшно, как в прошлый раз, искаженный недетской мукой, узнаваемый. Подскочив к двери, Иван Дмитриевич услышал, как бессловесный крик переходит в плач, слабеет, обрастает словами.

— Я не могу, маменька, — причитал сын. — Я не могу так спать! Я не буду так спать! Я так не усну-у… Ой, маменька, маменька, не надо! О-ой!

Иван Дмитриевич почувствовал, как у него зажигается за грудиной от жалости к сыну и ненависти к жене. Опасное чувство, не надо бы давать ему воли. Он закрыл глаза и начал считать до десяти, чтобы успокоиться. В таком состоянии праведный суд вершить невозможно. Спокойствие — вот основа справедливости.

— Спи, паршивец! — кричала жена.

Ванечка, захлебываясь рыданиями, стонал и бормотал что-то невразумительное. Смысл был тот, что есть где-то нечто, без чего он спать не может, но он не знает где.

«Один, два, три, четыре», — с закрытыми глазами стоически считал Иван Дмитриевич.

В общем-то подобные сцены повторялись чуть ли не ежевечерне, но редко достигали такого накала. Едва сын ложился в постель, как начиналось: то пить, то писать, то спой песенку, то принеси солдатика, я с ним буду спать, да не этого, этот нерусский, а мне нужно русского, и не с трубой, а с барабаном. Такая канитель тянулась иногда часа полтора, и жену можно было только пожалеть. Тем не менее всякий раз, когда доходило до скандала, Иван Дмитриевич сердился на нее, а не на сына.

«Четыре», — повторил он, чувствуя, что начинает частить, и сбавляя темп. Бедный Ванечка! Что же это могло случиться, если он до сих пор не спит? Или всему виной, что отца за полночь нет дома? В одинокие вечера жена так бурно ласкала Ванечку, так заботилась о нем, что могла довести его до исступления, плача, бессонницы, расстройства желудка. Нервный мальчик! А она-то хороша!

Иван Дмитриевич галопом отмахал последние цифры и открыл глаза. За ключом не полез, все равно они не спят. Потянулся к звонку и… Увидел? Нет, скорее, зацепил мимолетным взглядом и зажмурился в тщетной надежде, что померещилось. Но, конечно, через секунду посмотрел в упор, бесстрашно. Это была не галлюцинация, знакомый желтый кружочек взирал на него бессонным всевидящим оком. Точно такой же, найденный рядом с мертвым телом Якова Семеновича, лежал в кармане. Иван Дмитриевич торопливо отыскал его там в табачной пыли, ощупал похолодевшими пальцами.

Еще один покоился в коробке из-под халвы, оловянные егеря стояли вокруг в почетном карауле. Третий из их компании хранился у Куколева-старшего. Этот — четвертый.

Голосишко сына сразу отодвинулся, Иван Дмитриевич почти забыл о нем. Он смотрел на дверь своей квартиры. Приблизительно на уровне его груди к дверной филенке прилеплен был этот жетончик. Семь звезд на нем складывались в магическую фигуру — иероглиф смерти.

Что же получается?

Старший брат нашел такой у себя дома и едва не погиб.

Младший получил его как зашифрованное письмо, но то ли не сумел разгадать тайнопись, то ли не внял угрозе и был отравлен.

Иван Дмитриевич невольно поежился. Теперь, значит, очередь за ним?

Подковырнув жетончик ногтем, он легко отодрал его от двери. С оборотной стороны металл смазан был чем-то липким. Понюхал, попробовал на язык. Мед. От этого стало как-то повеселее, он почувствовал, как страх уступает место ненависти к тем, кто решил его запугать. Дудки-с! Не на такого напали! Как мальчишка перед зеркалом, Иван Дмитриевич неожиданно для самого себя хищным движением вырвал из воображаемых ножен невидимый меч. Поймать их, всадить клинок, насладиться видом хлещущей из раны черной змеиной крови, которую не принимает земля.

Начисто забыв про Ванечку, Иван Дмитриевич опять, в который уже раз, махнул вниз, выскочил на улицу. Зайцев по-прежнему прохаживался перед подъездом.

— Что-то не едут мои курочки, — пожаловался он.

— А вы давно тут дежурите?

— Давненько. Что стряслось, Иван Дмитриевич? На вас лица нет!

— Я вам после объясню… С какого примерно времени вы тут стоите?

— Зачем примерно? Я вам точно скажу. Когда выходил из дому, было без пяти одиннадцать.

Иван Дмитриевич прикусил губу и начал плясать от этой цифры. Без пяти одиннадцать. За несколько минут до этого он вместе с Гнеточкиным поднялся к себе на этаж, но жетончика тогда на двери не было. Значит, прилепили в то время, пока гостил у Шарлотты Генриховны. Из парадного он вышел за пять минут до того срока, после которого терял право на ласки жены, и тогда же Зайцев занял свой пост перед подъездом.

— У меня часы в прихожей висят, — обстоятельно рассказывал тот, — и уже начали урчать. Старинные стенные часы, ходят исправно, и звон у них бодрый, но за пять минут до круглого часа начинают готовиться. Этак, знаете, загодя себя настраивают, по-стариковски. Урчат, ровно солеными огурцами объелись, за то и в прихожую сосланы. Раньше они у меня в гостиной висели…

• Предыдущая
• 35/55
• Следующая