Пленный лев - Юнг Шарлотта - Страница 18

• Предыдущая
• 18/59
• Следующая

– Неужели это так странно? – спросила Алиса удивленно. – Здесь вешают нарушителей тишины.

– Хорошо было бы, чтобы такой порядок был и у нас, – сказала со вздохом Эклермонда.

– Не беспокойтесь! – живо проговорила Алиса. – Когда король Генрих совеем покорит Францию, волнения кончатся, и тогда он сумеет заставить родственников ваших оставить вас в покое, и тогда… вы создадите великолепную обитель…

– Король Генрих еще не покорил Франции, – кратко ответила Эклермонды.

– Ну, – весело вскричала графиня Жакелина, лишь только девушки сошли с лошадей, – расскажи-ка мне, строгая черница, каким это способом ты приворожила к себе молодого рыцаря так, что он целый день не отходил от тебя?

– Это скромный и милый юноша, – ответила Эклермонда, улыбаясь.

– Он выглядел теленком, пущенным в чужое стадо! Как это он попал в свиту?

– Он шотландец королевской крови и кузен короля Джемса.

– И наша строгая черница вздумала приручать диких шотландцев и быть для них второй св. Маргаритой! Внук короля! Фи, фи, Клерета! В тебе проявляется честолюбие! Ты была так занята, что чуть было не оставила меня с глазу на глаз с милордом Глочестерским; хорошо еще, что мне удалось удержать у себя епископа Винчестерского. Но все же это лучше, чем оставаться вдвоем с юным отпрыском королевской крови!

Эклермонда весело рассмеялась над этими шутливыми словами графини, и вместе с тем над негодованием, разлившимся по лицу Алисы от ее слов.

Девушка эта, пугливая как лань, страшно боялась своей будущей свекрови, непреклонной и величественной женщины, с ее надменностью, свойственной роду Бофоров. Леди Вестморленд заметила ужас, вселяемый ею в Алису, и с радостью согласилась на предложение Эклермонды Люксембургской взять девушку под свое покровительство. Впрочем, Алиса де Монтегю, при всей своей простоте и наивности, обладала возвышенными чувствами, в чем сходилась с серьезной Эклермондой, к которой относилась с восторженным удивлением ребенка, хотя между ними не было большой разницы лет.

Придворные дамы относились с большим уважением к мадемуазель де Люксембург, и всегда старались избегать ее, если им хотелось поболтать или позлословить, – в таких случаях она давала им сильный отпор, но в беде ли какой или огорчении редкая из них не прибегала к Эклермонде, уверенная найти сочувствие в ее сострадательном сердце; даже сама графиня Жакелина, и та, несмотря на свое вольное обращение и мужские приемы, старалась при ней придерживать свой язык.

Что же касается джентльменов, то они были согласны с убеждением герцога Глочестерского, уверявшего, что леди Эклермонда походила на вдохновенную Дебору. Действительно, молодая девушка, всякому, приближающемуся к ней, давала почувствовать о своем призвании, как по осмотрительности своего поведения и строгим правилам, так и по солидности и темному цвету своего одеяния.

Впрочем, узнав о намерении Малькольма поступить в монастырь, и заметив его одинокое положение, она почувствовала к нему сочувствие и приблизила к себе более, чем кого другого из рыцарей; он же, со своей стороны, благоговел перед ней, и, подобно Алисе, искал ее покровительства и дружбы.

Совершенно увлеченный Анной де Бофор, король Джемс не обращал никакого внимания на Малькольма; к тому же женское общество, по его мнению, должно было принести большую пользу молодому человеку, который день ото дня становился развязней и веселее и приобретал ловкость и уверенность в обращении, в чем еще совсем недавно никто не мог подозревать его.

Впрочем, в Лейчестере, где должны были провести Пасху, юношу ожидало большое огорчение: посланный из Дюрама привез письмо из Холдингхэма, уведомляющее о смерти доброго сэра Дэвида Драммонда. Событие это, совершившееся через два года после отъезда Малькольма, было лишь для одного него неожиданным, – все окружающие знали безнадежное положение старца.

В своем глубоком горе Малькольм находил утешение только в обществе Эклермонды, которая с сочувствием выслушивала его воспоминания о счастливом времени, проведенном в Гленуски, и рассказы о доброте и набожности его опекуна. Видя, как девушка вместе с ним возносила свои молитвы к Богу во время панихид, совершаемых в память друга, заменявшего ему отца, Малькольм более не чувствовал себя одиноким и испытывал какое-то сладостное спокойствие, сознавая, что его покровительница разделяет постигшее его горе.

В те времена этикет не господствовал еще при дворах. Феодальные монархи считались лишь только первыми дворянами государства, в особенности во времена Алой Розы. А так как Екатерина де Валуа очень любила общество и совершенно хладнокровно относилась ко всему, что не касалось ее собственного достоинства, то и двор ее, не исключая принцев, взятых в плен, составлял как бы одну многочисленную семью, члены которой утром собирались в часовню к обедне, вместе обедали, ездили верхом, охотились и играли в шары, в мяч и тому подобные забавы, смотря по вкусу каждого. Вечера проходили в разговорах, пении и музыке.

Таким образом Малькольму часто представлялся случай быть в обществе Эклермонды и вошло в обычай, если девушка садилась прясть у окна, то Малькольм помещался на подушке у ее ног; если ехала верхом, он подавал ей стремя; благовестили к обедне, он вел ее в церковь и приводил обратно в зал. Наконец, когда садились за стол, он наливал ей воду в вино, и, преклонив колено, подавал ей чашу и салфетку, одним словом, он сделался ее всепокорнейшим слугой. Он так развился и нравственно и физически, что веселый сын Готспура искренно полюбил его и взял под свое покровительство.

– Берегись, – сказал однажды Ральф одному из своих товарищей, – я не позволю обидеть этого молодого шотландца, также как если бы это была девушка.

– Да он немногим отличается от нее, – пробормотал товарищ, – мой маленький брат Дик потягался бы с ним силами.

– Может быть, – ответил Перси, – но, натура у него добрая и энергичная; а когда он глядит на нас своим взглядом, и улыбается своей улыбкой, то не хватит духа у порядочного человека противоречить ему. Наконец, он так метко определяет значение всякой вещи, что в сто раз интересней слушать его, чем кого-либо из вас, потому что у вас вряд ли хватит разума отличить сокола от цапли.

Проведя спокойно Пасху в Лейчестере, двор двинулся к Вестминстеру, где Генрих рассчитывал быть в парламенте и испросить себе, в отмщение убийства Кларенса, субсидию для продолжения войны. Во время пребывания в Вестминстере не было ни удовольствий, ни развлечений, потому что Генрих был всецело предан делам, давая распоряжения по управлению государством в его отсутствие и организуя войска, собиравшиеся под его знамя. Королева очень жаловалась на однообразие такой жизни, на что Генрих ответил ей:

– Утешься, моя прелесть, в скором времени откроются для вас празднества, пиры, увеселения: я дал слово произвести в рыцари мэра Виттингтона, и ходят слухи, что он готовит замечательный пир в Гилдхолле.

– Мэр! – вскричала Екатерина с презрением. – Братья мои скорей отсекли бы голову такому простолюдину, как он, но конечно, никогда не произвели бы его в рыцари.

– Может быть, – ответил сухо Генрих. – Хотелось бы мне знать, с каким сортом людей водятся ваши братья в Париже? Что же касается звания Виттингтона, то вы можете успокоиться. Руждрагон сказал, что он происходит из лучшей Глочестерской фамилии.

– В таком случае тем стыднее для него марать себе руки торговлей, – возразила королева.

– Увидим, так ли ты будешь рассуждать, если он облечет твои белые ручки испанскими перчатками? Вам, женщинам, я бы советовал лучше вести дружбу с купцами, чем ссориться с ними.

– О! – вскричал Гэмфри. – Дамы эти не видели великолепные шелковые и бархатные материи, что он преподнес моей сестре Филиппе, когда она отправлялась в Швецию. Счастлива та невеста, если честный Дик наделит ее приданым!

– Но моему мнению, – вмешалась графиня Жакелина, – этому мужичью и без того большая честь, если мы носим их материю; зачем же еще унижаться и есть за одним столом с ними? Дерзость этих нидерландцев превысила бы всякую меру, если бы и мы вздумали таким образом поддерживать их.

• Предыдущая
• 18/59
• Следующая