«Титаник» плывет - Юденич Марина - Страница 7

• Предыдущая
• 7/57
• Следующая

Выдержке и смекалке Софи Лавертен надо, без сомнения, отдать должное. Осознав, в каком положении оказалась, она не впала в панику и не наделала глупостей. Не укрылась в родной нормандской деревушке, сдавшись на милость сварливой, прижимистой родни. Не бросилась в погоню за ветреным любовником.

То недолгое время, что оставалось до рождения ребенка, и скудные сбережения Софи потратила с большим толком: окончила курсы лечебного массажа и получила сертификат.

Стоило только Габриэль появиться на свет, мать, немного оправившись от родов — слава Богу, крестьянское здоровье не подвело! — ринулась в работу. Она упрямо оттачивала ремесло, не зная отдыха и не покладая рук, в погоне за новыми клиентами. В итоге оказалась и впрямь неплохой массажисткой.

Довольно скоро проблем с клиентурой уже не было. Но Софи с прежним рвением цеплялась за каждую возможность заработать. С раннего утра она металась по городу — от виллы к вилле, из отеля — в отель. Большие сильные руки, казалось, не знали усталости.

Клиенты довольно кряхтели, чувствуя, как железные пальцы нормандской крестьянки разминают скованные подагрой суставы, врачуют благородные вывихи и растяжения, полученные на теннисных кортах, в манежах и на полях для гольфа.

Из тех торопливых, смутных времен тянулись первые детские впечатления Габриэль Лавертен. Впечатления малоприятные. Иногда они возвращались к ней ночами, во сне. Такие сны всегда оборачивались кошмаром.

Она задыхается, пытаясь поспеть за широким шагом матери, крепко вцепившись в ее твердую ладонь. Горячий пот заливает глаза. Ноги в истоптанных сандалетах заплетаются, однако мать не обращает на это внимания — без особого труда волочит за собой маленькое, щуплое тельце по широкой набережной Довиля.

Рядом негромко шумит морской прибой и трепещут на ветру яркие пляжные зонтики. Под ними в удобных шезлонгах нежится избалованная курортная публика. И надо сказать, что сам факт существования этих людей отравляет жизнь маленькой Габриэль куда больше, чем необходимость следовать за матерью.

Сначала она ненавидела гонку. Со временем все изменилось. Стало гораздо серьезнее. И страшнее.

Проблема, очевидно, заключалась в том, что с раннего детства Габриэль обладала возможностью сравнивать. Это было нелегким испытанием, поскольку ежедневно и ежечасно девочке приходилось сравнивать — ни много ни мало — два мира. Мир имущих и другой, противоположный ему, мир бедных, обездоленных людей.

Они с матерью прочно застряли в последнем. Другой, недоступный мир притягивал ее к себе, как магнит. Забившись в угол господских апартаментов или пережидая время массажного сеанса на кухне, она внимательно наблюдала и запоминала все.

Завораживающую гармонию интерьеров. Благоухающие просторы парков и садов, хрустальную свежесть фонтанов. Изысканную роскошь машин, нарядов и украшений. Приметы чужой восхитительной жизни открывались девочке, словно дразня.

Это не для тебя! Эти прекрасные вещи никогда не будут твоими!

Даже лакомства, которыми иногда, расщедрясь, угощали ее на кухне сердобольные кухарки, не доставляли ей радости, потому что сама она, при желании, никогда не сможет позволить себе такого удовольствия. Ни себе, ни своим детям, когда придет им пора появиться на свет.

Потому, наверное, медленное, постепенное улучшение собственной жизни не слишком радовало Габриэль.

Тот мир все равно был недоступен!

Она росла грустной и задумчивой девочкой. Часами просиживала в материнском салоне, внимательно наблюдая за всем, что происходило вокруг. Со временем эти наблюдения стали доставлять ей некоторое удовольствие.

Захватывающие истории чужих приключений, интрижек, страстей, хворей, светские сплетни и семейные предания материнских клиентов увлекли ее, как других увлекают авантюрные романы и материалы светских хроник. К тому же исповеди, которые доносились из-за тонких перегородок салона, были гораздо интереснее.

Габи открывались такие детали и подробности, до которых светским хроникерам было не докопаться. Она давно обратила внимание на то, что, болтая с массажисткой, люди оказывались порой поразительно откровенны. Стесняться и выбирать выражения, лежа при этом в чем мама родила, было вроде бы нелогично.

Словом, в тринадцать лет Габриэль Лавертен знала много такого, о чем не то что сверстники, но и взрослые люди, не принадлежащие к избранным, даже не догадывались. Сознание девочки постоянно копило и множило информацию, для него не предназначенную. Трудно сказать, чем обернулось бы это в будущем.

Возможно, ей была уготована карьера психоаналитика.

Возможно, человечество ожидала встреча с великой романисткой.

Возможно, впрочем, что весь пар со свистом вылетел бы с кончика бойкого журналистского пера.

Однако судьбе не угодно было ждать так долго. Ситуация разрешилась значительно раньше. Притом довольно странным, необъяснимым и загадочным образом.

Однажды вечером, за ужином, Софи, мысленно прослеживая события минувшего дня, задумчиво пробормотала, обращаясь скорее к себе, нежели к сидящей напротив девочке:

— Бедняжка мадам Дюваль… Ей-богу, ей не пережить того дня, когда мсье Дюваль окончательно уйдет к малышке Фабьен. А он сделает это, причем в ближайшее время, можешь мне поверить…

— Не сделает, — неожиданно отозвалась Габриэль, которой история местного нотариуса Дюваля, его болезненной жены и бойкой секретарши была хорошо известна.

— Почему? — Софи все еще пребывала в задумчивости.

— Мадам Дюваль прежде убьет его.

— Мой Бог, что ты такое сказала сейчас, цыпленок?

Софи наконец стряхнула с себя оцепенение и в изумлении уставилась на дочь. Впрочем, Габриэль, похоже, и сама не очень-то понимала, что за слова только что сорвались с ее губ. Однако повторила более уверенно:

— Мадам Дюваль убьет своего мужа.

— Но откуда ты можешь это знать, поганка?! — Изумление Софи готово было смениться гневом. Слишком уж странным было поведение дочери.

— Не знаю, — честно ответила Габи. Но, подумав, упрямо добавила: — Отравит. Вот увидишь.

Через три дня маленький Довиль был взбудоражен жутким известием.

Анри Дюваля, местного нотариуса, нашли мертвым в его собственной спальне. Следствие было коротким. Оно без особого труда установило, что причиной его смерти стало отравление. Кто-то подмешал смертельную дозу снотворного в красное вино, которое нотариус пил за ужином. Мадам Дюваль, хрупкая, болезненная женщина, дочь известного парижского адвоката, в конторе которого служил когда-то мэтр Дюваль, была арестована.

Она не пыталась отрицать своей вины.

— Простите меня, сэр Энтони, но через несколько минут мы будем заходить на посадку. Хотите кофе? — Темнокожий стюард слегка дотронулся до плеча Тони.

— Я уже не сплю, Брайан. Кофе не надо.

Тони рывком поднялся с импровизированного ложа.

На время ночного перелета одно из кресел в салоне его «Falcon» [10] раскладывалось, превращаясь в мягкое, широкое ложе. За десять, без малого, часов полета выспался он отлично. Пушистый легкий плед полетел на пол. Тони хрустко потянулся и, плюхнувшись в другое кресло, рывком отодвинул шторку иллюминатора.

Маленький салон самолета немедленно затопило яркое солнечное сияние.

На секунду Тони зажмурился, а когда глаза вновь обрели способность видеть, он завороженно приник к иллюминатору, наслаждаясь открывшейся картиной.

Свод небес и бескрайняя гладь океана внизу казались единым волшебным пространством. Золотисто-голубым и абсолютно прозрачным. Если бы серебристое крыло маленького «Falcon» не заглядывало в иллюминатор, ирреальное ощущение одиночного парения в небесах было бы полным. Самолет между тем снижался, заходя на посадку.

Дивное ощущение пропало.

Тони различил внизу легкую рябь на глади бирюзовых вод и крохотный остров в бескрайнем просторе. На следующем витке стали заметны еще несколько клочков суши, ослепительно белых в лучах горячего африканского солнца.

• Предыдущая
• 7/57
• Следующая