Дата моей смерти - Юденич Марина - Страница 37

• Предыдущая
• 37/63
• Следующая

На одном из самых крутых виражей трассы, а вернее рядом с ней, вижу я одинокого лыжника, сидящего прямо на снегу, словно набираясь сил для следующего броска.

Лыжник мне знаком.

Без труда я узнаю в нем Егора, и стразу же, словно кто-то шепнул мне не ухо страшное известие, понимаю, что это то самое место, где он разбился.

Теперь я хорошо понимаю, как это произошло: мне сверху все намного виднее, и потому — понятнее.

Я опускаюсь еще ниже, почти касаясь холодного и твердого наста, и тогда Егор, наконец, замечает меня.

Вообще, в этом странном сне все происходит как будто наоборот: и это не Егор, а я покинула бренную землю.

И моя душа парит теперь в вышине, наблюдая за миром смертных.

А Егор просто присел отдохнуть на сложной трассе, и через несколько минут продолжит свой стремительный спуск — полет туда, вниз, где зеленеют альпийские луга, а в маленьких барах обязательно предлагают горячий глинтвейн, источающий восхитительный аромат красного вина и корицы.

— Это ты — говорит Егор, не спрашивая, а утверждая, и нисколько не удивляясь столь странному моему появлению.

— Ты жив? — спрашиваю его я, тоже довольно обыденным тоном, словно речь идет о том, обедал ли он сегодня?

— Разумеется, нет, разве тебе об этом ничего не известно?

— Известно. Но происходят странные вещи….

— Да, я знаю — прерывает меня Егор, и впервые голос его окрашивают эмоции. Это тоска и отчаяние, редкие спутницы его в прошлой жизни. Теперь же они звучат отчетливо. — Я знаю, но ничем не могу помочь тебе. Даже словом.

Не могу! — последние слова он почти выкрикивает, и я снова удивляюсь тем переменам, которые произошли с ним теперь. Раньше Егор почти никогда не повышал голоса, а если и повышал, то только для того, чтобы отчитать кого-то из своего персонала. Сейчас же это был вопль отчаяния.

— А разве мне требуется помощь?

— Требуется. Если бы ты только могла сама это понять. Послушай! — вдруг оживляется он — Но ты же умная девочка, ты же очень умная. Ты так хорошо всегда все понимала, даже то, чего я понять не мог. Ну, постарайся! Подумай!

Ты должна сама все понять, ты обязательно должна! — в его словах мольбы и приказ одновременно. Теперь я вижу в нем почти прежнего Егора, но не могу понять, о чем он ведет речь.

— Я не понимаю тебя В ответ он испускает мучительный стон. И, задрав голову, смотрит на меня. В глазах его безысходность.

— Уходи, — говорит он после долгой паузы. — Не мучь меня. Я и так страшно виноват перед тобой, но я хотел хоть как-то исправить свою вину, а выходит, что только обрек тебя на новые страдания… Но я не могу, больше я ничего не могу сделать, и, если бы ты знала, как мне от этого страшно и больно!…

— Но скажи хоть что — ни — будь еще! — умоляю его я. — Может, я все же сумею понять…

— Не могу! — крик его, как вой больного зверя далеко разносится в морозной тишине. — Не могу! Как это ужасно! Уходи! Но умоляю… Нет, прощенья я не прошу. Я сам себя не прощу никогда. Умоляю тебя: попытайся все же спасти себя! Попытайся понять!

— Хорошо — говорю я, только для того, чтобы успокоить его, потому что вид его страданий мне невыносим. На самом же деле, я совершенно не понимаю, о чем он просит меня, и что я должна сделать такого, чтобы спасти себя.

Очевидно, время нашей встречи, как и она сама, все же были запланированы кем-то свыше, и теперь он решил, что сказано все, что должно было быть услышано.

Небо над альпийскими вершинами, по-прежнему, ясное и безоблачное, но меня подхватывает какой-то мощный вроде бы воздушный поток, и увлекает ввысь, стремительно оттаскивая от петляющей трассы.

Вот уже она едва различима внизу.

Ели, колючие лапы которых, только что касались моего лица, сливаются в сплошное густо — зеленое полотно, небольшой заплаткой темнеющее на белом склоне горы.

Но скоро и сам склон скрывается из виду.

Исчезают, словно растворяясь в белизне островерхие вершины.

Только бескрайняя, искрящаяся плоскость простирается внизу, а из нее, словно прозрачная стена волшебного света, вырастает и рвется в бесконечность лазурная гладь небес.

Проснувшись, я долго лежу, боясь пошевелиться.

Словно могу даже малым движением спугнуть воспоминания о своем сне. Он дорог мне потому, что впервые за очень долгое время, я снова видела Егора — ни разу не снился мне он с момента нашего расставания, сколько ни молила я Всевышнего об этой малости.

Но главное, он скрывал в себе тайну, разгадать которую умолял меня Егор.

И мне казалось, что если я сейчас, наяву, снова вспомню и повторю те немногие слова, сказанные им, восстановлю в памяти выражение его глаз и интонации его голоса, тайна откроется мне в ярком свете солнечного утра.

Так повела я около часа.

Сон теперь не забудется уже никогда, потому что за это время я прокрутила его в памяти тысячу раз, фиксируя и запоминая самые незначительные мелочи.

Но вот тайна мне так и не открылась.

И даже смутного образа ее не сумела я слепить, сколько не пыталась. Не смогла сформулировать даже намека.

Надо было вставать и… начинать действовать.

Теперь я решила для себя это совершенно.

Потому, что томимый неведомой тайной, Егор страдал. Страда сильно. И там, в моем загадочном сне, и в своей виртуальной бесконечности.

И выходило так, что положить конец его страданиям могла только я.

Моему раннему звонку Муся не удивляется, не пугается, и вообще не проявляет никаких эмоций.

Она все еще обижена, и очевидно, обида эта сильно бередит ей душу, потому что даже внешне она не пытается ее скрыть.

Ну и пусть.

В другое время, услышав ее сухой, бесцветный голос, я, наверное, растеклась бы возле телефона вязким булькающим болотцем стыда и раскаяния, но теперь Мусины эмоции и моя перед ней вина — дело девяносто девятое.

После короткого пустого приветствия, я деловито начинаю — Помнишь, ты говорила о каких-то людях: то ли экстрасенсах, то ли ясновидящих, ну словом тех, кто занимается всякими пара нормальными явлениями и нетрадиционными методиками. Ты еще рассказывала, что таких очень мало, но, в отличие от массы шарлатанов, они действительно могут помочь.

— А что у тебя случилось? — осторожно спрашивает Муся. Но в голосе ее я отчетливо слышу лукавство, с некоторым даже оттенком тихого ( как и все в Мусе ) внутреннего торжества: ей доподлинно известно что у меня случилось.

Но теперь она торжествует свою маленькую победу. Ибо, отказавшись от ее искренней помощи, я так и не справилась в одиночку со своей бедой, и теперь ищу избавления у каких-то загадочных мастеров, в существование которых еще совсем недавно не очень-то верила. По крайне мере, выражала сомнение в истинности того, о чем полушепотом рассказывала мне Муся. Вот о чем думает сейчас Муся, и мысли ее я различаю так же отчетливо, как ее легкое дыхание в трубке.

— Ничего особенного. Но последнее время мне часто снится Егор, и он какой-то странный… Я бы хотела посоветоваться. А других специалистов по этим вопросам не существует, насколько мне известно.

— Снится? — недоверчиво переспрашивает меня Муся. Впрочем, сомнения ее обоснованы: я тысячу раз жаловалась прежде на то, что Егор никогда не приходит ко мне во сне.

— Да, теперь снится. И я хочу, чтобы кто-ни-будь разъяснил мне, что это означает?

— Ну, хорошо — довольно неуверенно соглашается Муся, — я попытаюсь разыскать адрес одной женщины, мне о ней рассказывали наши пациентки, но это очень серьезно. Надеюсь, ты понимаешь?

— Да, да, понимаю теперь. А когда ты сможешь все узнать?

— Постараюсь сегодня. А, помимо снов, у тебя все в порядке? — голосе Муси снова звучит сомнение. Я быстро анализирую все сказанное ей: не проскочило ли чего лишнего, но быстро убеждаюсь, что — нет, ничего такого, что могло навести Мусю на след моих нынешних приключений, я не произнесла.

• Предыдущая
• 37/63
• Следующая