Ях. Дневник чеченского писателя - Яшуркаев Султан - Страница 20

• Предыдущая
• 20/25
• Следующая

Солдат ударил прикладом совершенно безобидного старика – русского, с улицы Энтузиастов, он хороший паяльщик. Старик в ответ выматерил солдата и назвал извергом. Началось с того, что солдат выстрелил из автомата в козу, которая паслась у трансформаторной будки, а тот мужик сказал, что он позорит русский народ. Солдат хотел, как он выразился, «замочить» старика, но случившиеся тут люди загалдели, задвигались, и старика удалось спасти.

В Костромской области можно поместить вместе взятые Чечню, Ингушетию, Осетию, Кабарду. Такие леса, поля, реки, дичь, рыба, ягода, грибы, такой воздух – благодатный край! И некому в нем жить. Целые заброшенные деревни кособочатся подгнившими завалинками. Человек средней хозяйственности и среднего трудолюбия может за пять лет стать настоящим кулаком. Пусти на тамошние лесные поляны старика – чеченца или аварца с косой – на сто коров сена накосит. А коровы какие! В Чечне 10 коров не дают столько молока, сколько одна костромская. Картошка – с вымя чеченской коровы. Народ тамошний – с хорошим, как у нас говорят, сердцем, но что с ним сделалось! В сельском райцентре я с трудом нашел человека, который держал корову. Приехав туда летом, как-то случайно обломил высокую крапиву – оказалась еще съедобной, у нас к этому времени она уже стареет. Побежал сок, будто вода из крана. Удивился, приготовил на обед по-нашему – растер с солью. Зашла секретарша первого секретаря райкома Галина Григорьевна, попробовала и шумно побежала к шефу. Тот пришел, тоже попробовал и не оторвался. А было ее там – весь район зарос, под окнами райкома – чащоба. Секретарь не дурак был выпить, а делалось это там «закусывая рукавом». Он довел до сведения местной «секты Бахуса» открытие новой закуски, а лучшую, чем крапива, растертая с солью, трудно придумать, и через неделю райцентр был очищен от этой, злой на вид, но очень полезной растительности. Пьющих было много, от 13 лет и до покойников. Многие покидали бренный мир в нетрезвом состоянии. Пил райком, райисполком, милиция, прокуратура, больница, больные, врачи и присоединившийся ко всем я сам.

Сегодня наша тройка – Салавди, Сапарби и я – обсуждала хакимов – начальников. Чеченцы терпеть не могут начальников своей крови. Попасть на работу каждый старается туда, где руководитель «русскоязычный». С ним можно поругаться и помириться, с чеченцем это обычно заходит далеко. Русский «хаким» знает, что вверенное ему хозяйство – не совсем его собственность, а чеченский этого не знает и знать не желает. Приказ о своем назначении он воспринимает как жалованную грамоту. Конечно, где-то наверху, в министерстве, райкоме, обкоме сидят «компаньоны», с которыми он должен делиться, но на самом предприятии владелец – он. Чеченский начальник ревностно следит за тем, как воруют его рабочие и служащие и при этом, в отличии от русского, считает, что воруют лично у него, а не у государства. Русский начальник не ревнивый – ворует сам и дает воровать другим. Чеченский хаким хочет воровать только сам, а остальным милостиво выделять что-нибудь на пропитание. Русский может без особых проволочек подписать заявление, что-то выписать рабочему и не будет об этом вечно помнить, чеченский – если и выпишет, обставит это так, что ты будешь обязан ему по гроб. Чеченец набирает на работу родственников. Поскольку воровство – в природе людей, пусть воруют свои. Превосходит обоих начальник-ингуш. После него и его родственников предприятие обычно ликвидируется, так как на нем уже нечего делать – унесено все, вплоть до гипсового бюста вождя мирового пролетариата.

При описании народа, тем более, народа, который полтора века пребывал под прессом, сталкиваешься со множеством противоречий. Чеченское общество – как бы волосы на голове. Проведешь по ним расческой вверх – они торчат в разные стороны, вниз – ложатся гладко. Вот и думаешь, как тут быть: взъерошивать или приглаживать.

Сегодня стояли на улице и политиканствовали. Руслан, муж ингушки Шуры, сказал, что у Дудаева есть секретное оружие. Еще Дудаев будто бы заявил, что возьмет Владикавказ, а затем и Ставрополь. Алахмад привел чеченскую притчу. В очень холодный день стоял на базаре один человек в рубище и трясся от мороза. На худом бешмете у него торчал кремниевый пистолет. Кто-то спросил: «Зачем таскаешь его с собой? Тот ответил: „Чтобы выстрелить в свой самый трудный день!“ Спрашивавший посмотрел, как герой трясется от холода, и воскликнул: „Так стреляй же!“.

Все бегут. Убежали и мои соседи. Шура, приехавшая с мужем, снова уехала. Даже Сапарби и Салавди исчезли куда-то. Упорней стали слухи, что у Дудаева есть атомная бомба. Вчера зашла Екатерина Георгиевна, очень взволнованная, напуганная, советовала бросить все и бежать. Они с дедом собрались, но не знают куда. Поселок мертв. Еще больше стало собак. Впечатление такое, что Грозный уже полностью принадлежит им – Собачий град. Вычитал у Салтыкова – Щедрина: «Все тихо, все мертво: на сцену выступают собаки.» Странно в целом поселке проснуться одному, во всяком случае, без близких соседей со всех сторон. Не думал, что Салавди, Сапарби – «старые фронтовики», как мы себя называли, удерут.

Купил две бочки воды и напоил скотину вдоволь, как положено. Мать Тома выпила четыре ведра. Побрился, помылся, постриг себя – теперь готов сесть в лодку перевозчика через известную реку. Чеченец должен умереть чистым, желательно бы, конечно, и жить так. Долго играл с Томом. Он уже стал принюхиваться к прошлогодней телочке, пытается на нее забраться, и, когда начинаю его стыдить, бросается бодаться. На улице будто полная весна, даже кое-где зелень начала пробиваться. Коровы мгновенно проглатывают пучки сена, что даю им, и начинают вопросительно смотреть на меня. Я убегаю. На март у меня для них 15 маленьких тюков. Должен буду давать по одному на день. Это пяти головам скотины и двум баранам! Завтра – 23 февраля, годовщина депортации, пятьдесят первая. Сегодня, наверное, многие хотели бы подвергнуться выселению из этого ада.

Когда в 44-м в село пришли солдаты, рассказывал Сапарби, они вырыли вокруг него окопы и поставили пулеметы. Всех мужчин от тринадцати лет согнали в школу, а оттуда по одному отпускали к семьям, которые уже были на подводах. Соседнее село Беной восстало против выселения, и там многих перестреляли.

• Предыдущая
• 20/25
• Следующая