Байки русского сыска - Ярхо Валерий - Страница 10

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая

О краже у Неронова вспомнили снова через год, когда в апреле 1880 года на скамье подсудимых оказались… надзиратель Станислав Замайский и его агент Байструков, которых инженер Неронов обвинял в вымогательстве денег. На суде обвиняемые сказали, что им были обещаны солидные наградные за отыскание похищенного Зельцером, но оказалось, что Неронов (ставший к тому времени начальником Курско-Харьковской железной дороги) не вполне удовлетворил сыщиков, и те решили «взыскать с него». Неронов же подал на них в суд как на вымогателей — его обещание не было оформлено документально. Это дело кончилось для Замайского «лёгким испугом», и он остался при своей должности. Именно он, штабс-капитан Замайский, был первым полицейским чиновником, осмотревшим труп умершего загадочной смертью в номере гостиницы «Англия», что была на углу Петровки и Столешникова, героя России «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Впоследствии его имя увековечил Владимир Гиляровский, мельком упомянув в своей книге «Москва и москвичи», фактически вписав это имя в историю страны.

Имена остальных участников «дела о краже у Неронова» давно уж сгинули. Ещё раз дал знать о себе только такой неординарный человек, как Исаак Зельцер. Спустя семь лет после того, как его приговорили к каторжным работам, его имя снова попало на страницы газет, которые по этому случаю дали о нем сведения менее сумбурные, чем в те дни, когда Исайку судили за кражу у Неронова.

По сведениям, опубликованным в «Московских ведомостях», Исаак вырос в порядочной еврейской семье. Его отец и сестры жили в Очакове, но потом перебрались в Одессу. Зельцер действительно получил хорошее образование, что для еврея тогда было весьма затруднительно: существовал барьер — в учебных заведениях для лиц еврейской национальности и иудейского исповедания существовала квота в один процент от общего числа учащихся, и попасть в этот процент было весьма не просто. Тем не менее Зельцер окончил херсонскую гимназию и был вольнослушателем Новороссийского и Киевского университетов.

Но порочная натура взяла своё, и Иссак, бросив учёбу, перебрался в Харьков, где примкнул к шайке Софьи Блюштейн, известной как Золотая Ручка. Его первой «специальностью» стала подделка документов. На этом поприще он весьма преуспел, но за это своё искусство и первый срок заработал. Его присудили к ссылке в Сибирь, откуда он сбежал, едва прибыв к месту, назначенному ему для проживания.

Выправив подложный паспорт, Зельцер устроился служить «в хороший дом», который он вскорости и «обработал», похитив деньги и ценности, имевшиеся в доме, на несколько тысяч рублей. С этим «хабаром» он прибыл в Харьков. Там Исайка стал искать покупателя на вещи, «взятые» в Сибири, но его не устраивали цены, которые ему предлагали, и тогда он, по наводке одного из барышников, выехал в Белгород, где жил еврей — скупщик краденого. Зельцер не знал, что тот, к кому он ехал, некоторое время назад попался с поличным на скупке и теперь «сидел на крючке», выдавая всех, кто к нему приходил «с товаром», чем оплачивал собственную свободу. Зельцера этот «спалившийся» скупщик также сдал полиции, и Исаака взяли прямо с сундучком, в котором нашли столовое серебро, похищенное им у хозяина.

Из Белгорода Зельцера переправили в Курск, откуда он сбежал из острога, переодевшись женщиной, и добрался до Москвы. Дальнейшее (вплоть до присуждения каторжных работ) известно, расскажем теперь о том, что случилось позже.

Получив по приговору суда три года каторги, Зельцер не унялся и, как только случай представился, сбежал с каторги. В Сибири он повстречал свою старую подружку Софу Блюштейн, и они некоторое время промышляли вместе, пока их снова не задержали и не вернули «по принадлежности», причём Зельцера опять посекли плетьми.

Отбыв каторгу, в 1884 году Зельцер вернулся в Киев и вновь взялся «за работу»: безупречный паспорт, безукоризненные манеры, знание языков, деловитость и аккуратность при благообразной внешности — все эти проверенные «факторы успеха» снова были пущены им в ход при соискании места в «хорошем доме», и место камердинера при графе Арарусе досталось ему. Графу этот неосмотрительный наём слуги обошёлся в несколько тысяч, а Зельцер, получив «стартовый капитал», отправился в Вильну.

Его искали, а Исайка тем временем затеял новое крупное мошенничество. Но, ведя оживлённую переписку, он насторожил содержателя гостиницы, в которой остановился. Тому показалось странным, что постоялец получает слишком много писем, в том числе и из-за границы. Полиция, предупреждённая хозяином гостиницы, решила присмотреться повнимательнее к подозрительному субъекту, и почти сразу же Исайка был опознан — его личность была хорошо изучена полицейскими «черты оседлости». Зельцера взяли прямо в гостинице и уже успели отправить в Киев победную реляцию, но арестованный Зельцер сбежал по дороге в Киев и очутился в Витебске. Там его уже ждала любовница, мадам Кравченко, одного с ним поля ягодка.

При помощи Кравченко Зельцер, уже с новыми бумагами, устроился слугой в дом семьи Вешняковых. В первое же воскресенье, когда Вешняковы вечером отправились в театр, Зельцер и его подружка обобрали их дом на восемнадцать тысяч и попытались скрыться. Но им чертовски не повезло — в театре мадам Вешнякова почувствовала себя нехорошо, и хозяева вернулись раньше, чем ожидалось. Обнаружив кражу, они немедленно дали знать в полицию. По распоряжению пристава сыщики отправились на вокзал и успели как раз вовремя: первой, в станционном буфете, арестовали Кравченко, а уж она указала, в каком вагоне поезда, который должен был отправиться на Киев, находился Зельцер.

Краденое нашли при них, а потому и наказание для Исаака Зельцера в этот раз вышло более суровое: он получил 60 плетей и ссылку на каторжные работы на остров Сахалин. Таких, как он, «склонных к побегу», на Сахалине отправляли в особую команду. Каторжан, зачисленных в неё на несколько лет, приковывали к тяжёлой тачке. После этого приговора имя Зельцера уже не появлялось на страницах прессы, производя сенсации, и что с ним стало дальше, сейчас установить довольно трудно.

В один из июльских дней 1889 года у пристани городка, расположенного на юге России, бросил якорь почтово-грузопассажирский пароход, совершавший плавание вдоль Черноморского побережья. Пока с него сгружали почту и товары, а на борт принимали пассажиров и грузы, предназначенные к отправке, у путешествовавших морем появилась возможность пройтись по набережной и ознакомиться с немногочисленными местными достопримечательностями. Среди прочих пассажиров сошёл на берег мужчина средних лет, облачённый в летний «колониальный костюм». Лёгкие английские башмаки и пробковый шлем делали его похожим на английского джентльмена, направляющегося по делам службы или коммерции в тропики. Фланирующей походкой он прошёлся по набережной, свернул на упиравшийся в неё перпендикуляром городской бульвар, засаженный деревьями, чья благодатная тень спасала от июльского пекла. Пройдя по бульвару до торговой площади, «джентльмен» выйти из тени не пожелал, развернулся и пошёл обратно к набережной, но, не дойдя до неё, снова повернул к площади. Третий раз проходя по бульвару, он заметил шедшего со стороны площади мужчину, одетого в ситцевую рубаху с пояском, плисовые штаны, заправленные в сапоги, и с лёгким белым картузом на голове. По всему было видно, что это торговец, как говорится, «средней руки», который, покончив с торговлей в утренние часы, шёл теперь либо домой «ко щам», либо в ближайший трактир, чтобы перекусить. «Джентльмен», учтиво прикоснувшись к краю своего шлема, спросил торговца:

— Покорнейше прошу извинить меня, вы, часом, не местный ли житель?

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая