Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая

— Я принимаю ее такой, какой хочу сделать, — упрямо сказала Лариса. — Я буду долго думать над тем, что ты сказала. Мне ведь очень хочется, чтобы ты была счастливой, — Лариса мечтательно вскинула голову. — Чтобы ты была самой счастливой бабушкой на свете…

Лариса понимала, что мать не верит в ее счастье, хотя и не говорит об этом прямо. И странно — Лариса разделяла ее недоверие и одновременно верила только себе.

Они не ссорились, хотя поводов для этого было более, чем достаточно. Но мать и дочь знали, что, если уж и они не поладят, тогда надеяться будет не на кого.

Лариса почти не унывала. С каждым днем, по мере того, как рос ее ребенок, она чувствовала себя увереннее; в движениях появилась неторопливая женственная плавность,

Самым трудным было — не приносить домой ту нервозность, которой отличалась работа в редакции. Копытов из одной крайности впадал в другую, созывал совещание за совещанием. Все это делалось на скорую руку, лишь бы показать видимость живой работы. Требовалось доказать, что редакция работает с юнкорами, — Копытов созывал областное совещание авторов. Надо было доказать, что в редакции налажена производственная учеба, — и журналисты через день оставались после работы и слушали весьма скучные лекции. Появлялась необходимость напомнить, что в «Смене» не забыли о коллегиальности, — и весь коллектив бросал работу и обсуждал какую-нибудь средненькую корреспонденцию. Заседали при каждом удобном случае, говорили подолгу.

Редактор по-прежнему не отсылал в типографию ни одного материала, не переписав его почти заново.

Дома Лариса старалась не вспоминать ни о работе, ни о редакторе. При его имени Олег передергивался.

— Хуже нет, когда газетой руководит профан! — злился он. — Если его не выгонят, я уйду из редакции, переедем в другой город.

— Ни в коем случае я никуда не поеду, — ответила Лариса. — Я люблю «Смену». Это моя первая редакция, первая газета… И не в Копытове дело, а в нас. Мы не умеем добиваться своего.

Олег обиделся и не стал продолжать разговор. Ему, видимо, нравилась роль непризнанного таланта. В последнее время он не писал ничего, кроме информации, а дома до поздней ночи стучал на пишущей машинке, сам заклеивал конверты, сам относил их на почту. Лариса легко догадывалась, что письма отсылались в редакции центральных газет. Еще легче было догадаться о содержании ответов, потому что Олег не показывал их и день ото дня становился раздражительнее.

Наконец, Лариса не выдержала. Как-то она прикрикнула на мужа:

— Ты начинаешь капризничать! Ты играешь на моем терпении!

Олег настолько растерялся от неожиданности, что лишь некоторое время спустя начал извиняться:

— Просто у меня неважные нервы, и я не умею сдерживаться.

А с ней произошло то, чего еще ни разу не было: она горячо, обиженно и зло высказала Олегу все наболевшее, припомнила многое, на что раньше, казалось, не обратила внимания.

Олег не пытался возражать. У него хватило ума понять, что эта вспышка — не последняя, что терпение Ларисы действительно кончилось. Он долго гладил ей руки и пробормотал:

— Больше этого со мной не будет.

— Верю, — твердо ответила она.

Пришел Николай Рогов. Ему так обрадовались, что он не скрыл удивления. Попросив разрешения, Олег предложил приятелю отправиться за вином.

Пока они ходили, Лариса умылась, отдышалась и к их возвращению почти успокоилась. Глядя на нее, вряд ли кто мог подумать, что недавно она перенесла нервное потрясение.

— Ты знаешь, Ларочка, — сказал Олег, — у Николая несчастье. Надо помочь.

— Жена предлагает разводиться, — жалобно ответил Николай на вопросительный взгляд Ларисы. — Ничего не могу понять… Чем она недовольна? Хорошо жили и вдруг…

— Может быть, из-за этого? — Лариса постучала ногтем по бутылке.

— Что вы?! — и удивился, и изумился Николай. — Пока в доме все было хорошо, я не прикасался. А потом пришлось, как говорится, искать забвения… Хожу дураком, стыдно знакомым показаться.

— Почему же вам стыдно? — недоуменно спросила Лариса. — Ей надо стыдиться, а не вам.

— Теоретически — ей, а практически — мне. Не очень-то приятно быть соломенным вдовцом.

— Согласна, что не очень приятно, но почему стыдно?

— Неужели не понимаете? — обиделся Николай.

— Она еще ребенок, — виноватым тоном произнес Олег и улыбнулся Ларисе.

— Правильно говорят: жена страшна тем, что когда надо, от нее не отделаешься, а когда не надо, она сама убегает, — с деланной небрежностью сказал Николай.

— Глупости! — отрезала Лариса.

— Философствовать уже поздно, — мягко произнес Олег. — Следует предпринять контрудар. Не следует ждать, пока сплетники узнают о твоем решении. Тебе надо уходить самому.

— Не могу, — признался Николай.

— Вот это другой разговор, — Лариса сразу оживилась. — Все еще можно исправить. Я плохо знаю Ольгу, но она… я не верю. Она чистая. Поговорите с ней по душам, попробуйте…

— Увольте. Пробовал. У себя дома сплю, как надоевший гость, на диване, под пальто и без подушки.

— Попросите Олика поговорить с ней.

Олег вздрогнул, но отозвался спокойно:

— Я, конечно, могу… Но она меня и слушать не станет. Она меня выгонит, и правильно сделает.

— Надо помочь Николаю. У него несчастье. Это твои слова.

— Я и помогаю по мере сил, — Олег начал разливать вино.

У Ларисы разболелась голова. Показалось, что набухли жилки в висках. Она извинилась и ушла.

Когда Николай ушел, Олег подсел к Ларисе. Она открыла глаза.

— Неплохой ведь парень, — сказал Олег, — но газетчик неважненький. И очень уж хочет выдвинуться. Мне вот выдвижения никакого не надо. Пусть на всю жизнь останусь литрабом, только бы писать. В лексиконе Рогова нет слова карьера, но она влечет его сильнее, чем жена.

— Ты стал развязным, Олик.

— Это от вина… Просто в последнее время я слишком много думаю, а это вредно.

— Ложись-ка спать, мыслитель, — ласково предложила Лариса. — Я знаю: в твоей критически устроенной голове накопилось много вопросов, в которых ты не можешь разобраться. Вот и чудишь.

Спала Лариса чутко. Заслышав среди ночи чьи-то шаги, она сразу проснулась. В комнате было темно. В углу светилась желтая шкала молчащего, но включенного радиоприемника. Лариса уловила запах табака. Олег ходил у дверей, вдоль стены. В темноте плавал огонек папиросы. Иногда огонек застывал на месте, качался из стороны в сторону и снова двигался вдоль стены.

— Почему не спишь? — обеспокоенно спросила Лариса. — Опять зубы?

— Зубы, — насмешливо ответил Олег. — Хуже, чем зубы.

— А что? Что случилось? Который час?

Олег зажег настольную лампу.

— Пять часов, — прошептала Лариса. — Что с тобой?

— Бессонница, — иронически сказал Олег, — мыслю о жизни.

— Сложная тема, — в тон ему отозвалась Лариса. — Милый мой парень, а ты беспомощен. Ты раскис от нескольких неудач. Ты стал страдальцем.

— Да, я страдаю! У меня такое ощущение, словно мне связали руки и заткнули рот… Ежечасно, ежесекундно я должен разыгрывать роль счастливого семьянина.

Он сказал это подчеркнуто отчетливо, смотря в лицо жены. Она выдержала его взгляд, и когда он опустил голову, глухо попросила:

— Открой форточку, ужасный воздух. Как проветрится, ложись спать. Утро вечера мудренее.

— Так я и знал, — с ноткой злорадного торжества заключил Олег. — Хоть головой об стену бейся, ты будешь твердить свое.

— Буду твердить свое, — упрямо прошептала Лариса, — буду! Слышишь?

Сон, конечно, пропал. Лариса сидела на кровати, прислонившись к стене. Олег ходил по комнате.

«А я мечтала… — думала Лариса. — Я никогда бы не устала помогать тебе. Если ты уйдешь, ты собьешься с дороги. Станешь тем, кто за лишнюю копейку напишет, что угодно, о чем угодно и как угодно. Никто не знает, о какие камни ты можешь споткнуться в любой момент. Мне обидно не за себя, а за тебя»…

— Спасибо за откровенность, — еле слышно сказала Лариса. — Я знала, что тебе тяжело, но не догадывалась, что ты еще играешь какую-то роль… счастливого семьянина… Я не держу тебя. Уходи. Хоть сейчас. Я выживу. Я ведь не настаивала на регистрации. Уж лучше сожительство без штампа в паспорте, чем не по любви, но… по-твоему.

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая