Языки Пао - - Страница 19
- Предыдущая
- 19/36
- Следующая
Беран для формы придерживался прежнего образа жизни, и старался бросаться в глаза преподавателям, посещая различные лектории, библиотеки и студии, дабы не создалось впечатления, что его активность снизилась.
На третий день, входя в проекторную при библиотеке, он столкнулся с выходящим оттуда Финистерлом. Взгляды их встретились. Финистерл отступил с вежливыми извинениями и пошел своей дорогой. Беран с пылающим лицом вошел в демонстрационную кабину, но был слишком взволнован, чтобы заказать требующийся ему фильм.
А на следующее утро, как нарочно, он был распределен в класс декламации, который вел Финистерл, и место его за столом темного дерева оказалось как раз напротив этого вездесущего сына Палафокса.
Выражение лица Финистерла не изменилось, он был вежлив и сосредоточен, обращаясь к Берану, но молодому человеку уже чудились сардонические искорки в его глазах. Финистерл, казалось, был чересчур серьезен, чересчур вежлив, чересчур внимателен.
Нервы Берана не выдержали. После занятий, когда все вышли, он остался сидеть на своем месте.
Финистерл тоже поднялся, чтобы удалиться. Когда Беран заговорил с ним, он в вежливом удивлении поднял на него глаза.
— У вас есть ко мне вопрос, студент Парайо?
— Я хочу знать, какие у вас планы в отношении меня. Почему вы не доложите обо всем Палафоксу?
Финистерл не стал делать вид, будто ничего не понимает:
— О том, что как Беран Панаспер вы посещаете Институт Брейкнесса, а как Эрколе Парайо изучаете языки с паонитами? Какие планы? Почему я должен докладывать?
— Я не знаю. Но хочу быть в курсе дела: собираетесь ли вы сделать что-нибудь в этом роде?
— Не могу понять, какой стороной ваше поведение имеет отношение ко мне.
— Вам, несомненно, известно, что я учусь в институте как воспитанник Лорда Палафокса.
— О, конечно. Но блюсти его интересы я не уполномочен. Даже, — прибавил он деликатно, — если бы я этого хотел.
Беран не мог скрыть изумления. Финистерл же продолжал тихим голосом:
— Вы — паонит, вы не понимаете нас, людей Брейкнесса. Мы — совершенные индивидуалисты, у каждого своя личная цель, и паонитское слово «сотрудничество» в языке Брейкнесса даже не имеет эквивалента. Могу ли я что-либо выиграть, передав сведения о вас Лорду Палафоксу? Подобный акт совершенно бессмыслен. Я бы совершил нечто, не дающее никакой ощутимой выгоды мне самому. Если я ему ничего не скажу, то остается альтернатива…
Беран пробормотал:
— Верно ли я понял вас — вы не собираетесь докладывать обо мне?
Финистерл кивнул:
— До тех пор, пока это не станет мне выгодным. А предвидеть, когда это случится, и случится ли, я не могу.
Прошел год — год волнений, скрытого торжества и тайно лелеемых надежд, год искусных махинаций, усердных занятий, где насущная необходимость учиться сама порождала силы и способности. Год, на протяжении которого Беран Панаспер, паонитский изгой, был прилежным, но нерегулярно посещающим классы студентом Института Брейкнесса, а Эрколе Парайо, паонитский лингвист-стажер, делал стремительные успехи в трех новых языках: валианте, текниканте и когитанте.
К удивлению Берана и к его немалой выгоде, когитант оказался языком Брейкнесса, лишь слегка измененным с учетом субъективизма, присущего основному языку Пао.
Беран предпочел не демонстрировать своего полного неведения в том, что касалось текущих событий на Пао, и не торопился с расспросами. Но все равно, окольными путями он узнал очень многое.
На обширных территориях двух континентов — Химант Литторал на Шрайманде — и на побережье бухты Желамбре в северной части Видаманда царило насилие и беззаконие, а в лагерях для перемещенных лиц — беспросветная нищета. Никто со всей определенностью не знал планов Бустамонте — без сомнения, это входило в его задачу. В обеих зонах коренное население лишалось всех прав, тогда как новоязычные территории все расширялись, раздвигая границы исконных паонитских земель. Новые поселения были все еще относительно невелики, да и жители их слишком молоды: дети первого и второго восьмилетия жизни, руководимые небольшим количеством преподавателей-лингвистов и принуждаемые ими под страхом смерти говорить только на новом языке.
Приглушенными голосами стажеры делились воспоминаниями о муках и страданиях своего народа: пассивное упрямство населения, даже перед угрозой голодной смерти — ответные действия, вызванные истинно паонитским пренебрежением к собственной жизни.
Во всем же остальном Бустамонте проявил себя как достойный правитель. Цены были стабильны, гражданские службы функционировали успешно. Его собственный уровень жизни был достаточно высок, дабы удовлетворить паонитскую страсть к помпезности, но и не расточительно-экстравагантен. Недовольство проявлялось лишь на Шрайманде и Видаманде — разумеется, слово «недовольство» не вполне точно отражает царящую там ненависть, боль и горе. О детских сообществах, которые с течением времени должны были заселить все освобожденные территории, было известно мало, и Берану не удавалось отличить измышления от истины.
Урожденный паонит наследовал нечувствительность к человеческим страданиям — не столько бессердечие, сколько покорность силам судьбы. Пао был очень густонаселенным миром, и любой катаклизм автоматически затрагивал огромную массу населения. Паонит скорее будет тронут видом птички со сломанным крылышком, чем известием о том, что десять тысяч человек погибли от цунами.
Паонитское начало в Беране было затушевано его образованием, ибо население Брейкнесса воспринималось как собрание независимых личностей. Может быть поэтому он был глубоко тронут болью Шрайманда и Видаманда. Ненависть, чувство, до сего времени глубоко чуждое его натуре, формировалось в нем. Бустамонте, Палафокс — эти люди совершили тяжкий грех, им есть за что держать ответ!
Год заканчивался. Беран, ввиду счастливой комбинации природного ума, энтузиазма и знания языка Брейкнесса, в качестве лингвиста-стажера получил достойный аттестат, а также добился кое-каких успехов в качестве студента Института Брейкнесса. Таким образом, Беран существовал как бы в двух ипостасях, что, впрочем, не доставляло ему особых хлопот, потому что в Институте Брейкнесса решительно никому не было дела до его проблем.
В качестве же лингвиста-стажера ему было сложнее. Его соученики-паониты, повинуясь стадному чувству, были любопытными, и Беран снискал репутацию человека странного, так как у него не было ни времени, ни склонности разделять с остальными их досуг.
Студенты изобрели шуточный язык-уродец, нечто среднее между паонитским, когитантом, валиантом, текникантом, меркантилийским и языком Батмарша, с синкретическим синтаксисом и пестрым словарем. Эта мешанина по-лучила название Пастич.
Студенты упражнялись в беглости речи на этом языке и говорили на нем, к неодобрению наставников, считающих, что их усилиям можно было бы найти лучшее применение. А студенты, изучавшие одновременно валиант, текникант и когитант, возражали, что по всей логике переводчики должны говорить на своем, особом языке — так почему же для этих целей не подходит Пастич? Преподаватели в принципе соглашались с ними, но возражали против Пастича как языка бесформенного, более походившего на лоскутное одеяло, без стройности и стиля. Студенты отшучивались, но тем не менее предпринимали попытки придать своему детищу стройность и стиль.
Беран вместе с остальными изучил Пастич, но в его совершенствовании участия не принимал. На лингвистические изыски у него уже не хватало энергии, так как для нее были иные области приложения. К тому же близилось время возвращения на Пао, и нервы Берана натягивались как струны.
Остался месяц, потом неделя, и вот уже лингвисты не говорили ни о чем, кроме Пао. Беран держался в стороне, бледный и взволнованный, кусая губы.
Он встретил Финистерла в одном из темных коридоров — и замер. Неужели Финистерл, которому он так глупо о себе напомнил, доложит о нем Палафоксу? Неужели Финистерл загубит труд целого года? Но Финистерл прошел мимо, сосредоточенный и погруженный в себя.
- Предыдущая
- 19/36
- Следующая
