Цитадель автарха - Вулф Джин Родман - Страница 7

• Предыдущая
• 7/69
• Следующая

На звонок пришла служанка – горничная Теклы, ее ноги с содранной кожей я осматривал на другой день после того, как спас Водалуса. Она выглядела моложе, какой, наверное, была, когда Текла еще не вышла из детского возраста, но ее ноги уже успели освежевать, и по ним хлестала кровь.

– Прости, – сказал я. – Я очень сожалею, Ханна. Не я сделал это, а мастер Гурло и кто-то из подмастерьев.

Мастер Мальрубиус сел на кровати, и я впервые увидел, что его ложе было сработано в форме женской ладони, пальцы которой выглядели длиннее всей моей руки, а ногти походили на огромные когти зверя.

– Ты в полном порядке, – проговорил мастер, будто умирал не он, а я. – Или почти в порядке. – Тут пальцы его дланеобразного ложа начали медленно сжиматься, но он выскочил из кровати и попал прямо в воду, которая теперь доходила до колен, и встал рядом со мной.

Пес, мой старый добрый Трискель, очевидно, прятался под кроватью или просто забился в дальний угол, подальше от всех. Теперь же он выскочил к нам, расплескав воду передними лапами, и стал продвигаться, расталкивая воду своей широкой грудью и радостно полаивая. Мастер Мальрубиус взял меня за правую руку, кумеана – за левую, и они подвели меня к одному из громадных окон-глаз горы.

Передо мной предстала та же картина, что и прежде, когда Тифон водил меня туда: мир расстилался, как ковер, и можно было видеть его весь целиком. Только теперь он производил гораздо более величественное впечатление. За нами сияло солнце, лучи которого словно многократно увеличили свою мощь. Таинственная алхимия превратила тени в золото, и по мере того как я вглядывался, каждый зеленый предмет приобретал более темный и насыщенный окрас. Я видел, как пшеница созревала на полях, как мириады рыб множились в морских просторах, и разрастались питающие их водоросли на водяной глади. Поток воды, хлынувший из комнаты за нашей спиной, заиграл на солнечном свете и пролился из глаза многоцветной радугой.

Потом я проснулся.

Пока я спал, кто-то завернул меня в простыни, набитые снегом. (Позднее я узнал, что снег доставляли с горных вершин на вьючных животных.) Меня трясло от холода, я жаждал вернуться в свой сон, хотя уже наполовину понимал, какое огромное расстояние отделяет меня от этого видения. Во рту я ощущал горький привкус лекарства, натянутый полог казался мне таким же твердым, как пол под ногами; мимо меня сновали взад-вперед Пелерины в алой одежде и с фонарями в руках. Они ухаживали за мужчинами и женщинами, стонавшими во тьме.

Не думаю, что я еще раз заснул в ту ночь, хотя, возможно, слегка подремал. К рассвету снег растаял. Две Пелерины унесли промокшие простыни, а мне дали полотенце вытереться и принесли сухое белье. Я хотел было отдать им Коготь – свои личные вещи я хранил в мешке под койкой, – но момент показался мне неподходящим. Я снова лег и заснул при дневном свете.

Проснулся я в полдень. В лазарете было тихо, насколько здесь вообще можно было говорить о тишине; где-то далеко, в другом конце, беседовали, кто-то кричал, но эти голоса лишь подчеркивали спокойствие большинства. Я сел, оглянулся, надеясь увидеть своего солдата. Справа от меня лежал мужчина с коротко подстриженной головой, отчего я сначала принял его за одного из рабов Пелерин. Я позвал его, но, когда он обернулся, я понял, что ошибся.

Его глаза были совершенно пустыми, мне таких еще не приходилось видеть. Казалось, эти глаза следят за призраками, недоступными моему взору.

– Слава Группе Семнадцати, – произнес он.

– Доброе утро. Ты не знаешь, какие тут порядки?

По его лицу пробежала тень, и я понял, что мой вопрос почему-то пробудил в нем подозрительность. Он ответил мне следующим образом:

– Все стремления претворяются в жизнь либо хорошо, либо плохо – в зависимости от того, насколько они соответствуют Правильному Мышлению.

– Вместе со мной сюда привели еще одного человека. Мне хотелось бы поговорить с ним. Он в некотором смысле мой товарищ, – сказал я.

– Те, кто выполняет волю народных масс, – друзья, пусть даже мы не обменялись с ними ни единым словом. Те же, кто не выполняет волю масс, пусть даже мы сидели с ними за одной партой…

Человек слева от меня вмешался в беседу:

– Ты от него ничего не добьешься. Он арестант.

Я обернулся. Лицо говорившего осунулось настолько, что кожа обтягивала череп, но чувство юмора сохранилось в этом бедолаге. Жесткие черные волосы выглядели так, будто он месяцами не причесывался.

– Он все время несет такую галиматью и никогда не говорит ничего дельного. Эй ты! А вот мы тебя поколотим!

Тот ответил:

– Для армии народных масс поражение – лишь трамплин перед будущей победой, а победа – это лестница к дальнейшим победам.

– Этот еще ничего, других совсем не понять, – добавил сосед слева.

– Ты сказал, он арестант. Что же он такого натворил?

– Натворил? Вот те на – ведь он остался жив!

– Что-то я не пойму. Его что же, выбрали для выполнения какой-то смертельной миссии?

Чуть дальше слева на койке приподнялась женщина с худощавым, но миловидным лицом.

– Их всех выбрали, – сказала она. – По крайней мере, они не могут вернуться домой, пока не победят в войне, хоть сами и знают, что этого никогда не будет.

– Внешние сражения уже выиграны, если внутренние ведутся при помощи Правильного Мышления.

– В таком случае он асцианин, – заметил я. – Вот, значит, о ком мы говорим. Мне прежде не доводилось встречаться с ними лично.

– Большинство асциан умирают, – проговорил черноволосый. – Вот что я имел в виду.

– Я не знал, что они умеют разговаривать по-нашему.

– Они и не умеют, а этот – особый случай. Его как-то раз навещали офицеры, и они сказали, что он был переводчиком. Возможно, он допрашивал наших солдат, когда те попадали к ним в плен. Но он в чем-то провинился, вот его и разжаловали.

– Не думаю, чтобы он был сумасшедшим, – сказала женщина. – Хотя большинство из них явно спятили. Как тебя зовут?

– Прости, что не представился. Я – Северьян. – Я чуть было не добавил, что я ликтор, но тогда вряд ли кто-нибудь из них пожелал бы со мной разговаривать.

– Я – Фойла, а это Мелито. Я из Голубых гуззаров, а он – гоплит.

– Глупости говоришь, – проворчал Мелито, – это я гоплит, а ты гуззар.

Мне показалось, что Мелито был гораздо ближе к смерти, чем женщина.

– Я живу надеждой, что когда мы поправимся и сможем уйти из этого лазарета, то нас отчислят, – сказала Фойла.

– И чем же нам тогда заниматься? Доить чужих коров и пасти чужих свиней? – Мелито обернулся ко мне. – Не верь ее словам, мы – добровольцы, и она, и я. Меня должны были повысить в звании как раз перед тем, как ранили. А когда я получу повышение, то смогу содержать жену.

– Но я не обещала, что выйду за тебя! – воскликнула Фойла.

Кто-то через несколько коек от нас громко крикнул:

– Да возьми ты ее, чтоб заткнулась!

При этих словах больной на постели рядом с Фойлой сел.

– Она выйдет замуж за меня. – Это был крупный светлокожий и светловолосый мужчина. Он говорил, медленно растягивая слова, что характерно для жителей ледниковых островов юга. – Меня зовут Хальвард.

К моему немалому удивлению, в разговор вмешался асцианский военнопленный:

– Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, но храбрая женщина желает иметь детей, а не мужей.

– Они воюют, даже будучи беременными, – сказала Фойла. – Мне приходилось видеть таких мертвых женщин на полях сражений.

– Корни дерева – народные массы. Листья опадают, но дерево стоит.

Я спросил Мелито и Фойлу, сам ли асцианин сочиняет эти странные фразы или заимствует их из какого-то неизвестного мне литературного источника.

– Ты интересуешься, не выдумывает ли он их? – переспросила Фойла. – Нет, все, что они произносят вслух, взято из одобренного текста. Некоторые вообще ничего не говорят. Остальные же заучили наизусть тысячи, даже десятки или сотни тысяч цитат.

• Предыдущая
• 7/69
• Следующая