Дживс, вы — гений! - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 15

• Предыдущая
• 15/48
• Следующая

— Как — что? Придурковатый.

— Скотина!

— Что ты сказал?

— Я сказал — скотина!

— Но почему?

— Почему?! — Ох, и разозлился же я.-А ты бы не назвала своего бывшего слугу скотиной, если бы он рассказывал каждому встречному и поперечному, что ты не семи пядей во лбу…

— Зато у тебя сердце из чистого золота.

— Чихать я хотел на золотое сердце. Тут ведь в чем суть? Мой слуга, мой бывший слуга, к которому я всегда относился не как к прислуге, а как к близкому родственнику, как к родному человеку, трезвонит на всех перекрестках, что бог обидел меня умишком, да еще набивает мою спальню девицами…

— Берти, ты сердишься?

— Ха!

— У тебя сердитый голос. Ничего не понимаю. Я думала, ты обрадуешься, поможешь мне встретиться с человеком, которого я люблю. Столько мне всего наговорили про твое золотое сердце.

— Золотое сердце тут ни при чем. Мало ли на свете людей с золотым сердцем, но никому не понравится, если к ним в спальню глубокой ночью начнут вламываться девицы. Я должен заботиться о своей репутации, ни малейшая тень не должна упасть на мое незапятнанное имя, а тебе все это невдомек, вы с этим бывшим Дживсом напрочь забыли обо мне в ваших дурацких расчетах. О какой репутации может идти речь, когда вы вынуждены развлекать девиц, которые без спросу являются к вам средь ночи как к себе домой, бесцеремонно обряжаются в ваши лиловые пижамы…

— По-твоему, я должна спать в мокром купальном костюме?

— …укладываются в вашу постель…

Она издала радостное восклицание.

— Вспомнила, на что эта сцена похожа. Я с самого твоего прихода старалась вспомнить. Сказка о трех медведях! Тебе наверняка рассказывали, когда ты был маленький. «Кто спал в моей кровати?» Это ведь Большой Медведь спросил, верно?

Я с сомнением нахмурился.

— Насколько я помню, речь шла о каше. «Кто ел мою кашу?»

— Там была кровать, я уверена.

— Кровать? Не помню никакой кровати. А вот насчет каши я совершенно… Но мы опять отклонились в сторону. Я говорил, что никто не может упрекнуть уважаемого неженатого молодого человека вроде меня за то, что он неодобрительно относится к барышням в лиловых пижамах, которые забрались к нему в постель…

— Ты же сказал, пижама мне идет.

— Ну идет, ну и что?

— Сказал, я в ней неплохо смотрюсь.

— Да, неплохо, но ты снова пытаешься увильнуть от ответа. Меня волнует…

— Тебя все волнует. Я уже раз десять загибала пальцы.

— Меня волнует одно, и я все пытаюсь довести это до твоего сознания. Излагаю кратко: что скажут люди, когда увидят тебя здесь?

— Никто меня здесь не увидит.

— Ты так думаешь? А Бринкли?

— Это еще кто такой?

— Мой слуга.

— Бывший?

Тьфу, до чего же тупа.

— Нынешний. Завтра в девять утра он принесет мне чай.

— И ты его с удовольствием выпьешь.

— Он принесет чай сюда, в эту комнату. Подойдет к кровати и поставит на столик.

— Это еще зачем?

— Чтобы мне было удобнее взять чашку и пить.

— А, то есть он чай поставит на столик. А ты сказал, что он поставит на столик кровать.

— Никогда я такой глупости не говорил.

— Говорил. Именно так и сказал.

Нет, надо ее как-то урезонить.

— Детка, ну где твой здравый смысл? Бринкли не жонглер, он просто вышколенный камердинер и никогда не осмелится ставить кровати на столы. Да и зачем их вообще ставить? Ему и в голову такое не придет. Он…

Но она не дала мне исчерпать все мои доводы:

— Постой. Ты мне уши прожужжал про этого самого Бринкли, а на самом деле никакого Бринкли нет.

— Еще как есть. И в девять утра он войдет в эту комнату, увидит тебя, и разразится скандал, который потрясет основы общества.

— Я хотела сказать, его в доме нет.

— Как это нет? Есть.

— Ну, тогда, значит, он глухой. Я устроила такой шум, когда влезала в дом, что перебудила бы сотню камердинеров. Не говорю уж о том, что разбила во дворе окно…

— Ты разбила окно во дворе?

— А что мне оставалось, иначе я не попала бы в дом. Окно на первом этаже, там вроде бы спальня.

— Ах ты черт, это как раз комната Бринкли.

— Какая разница, его все равно там не было.

— Как это не было? Я отпустил его на вечер, а не на всю ночь.

— Берти, я все поняла. Он загулял и еще долго не вернется. Один папин лакей преподнес нам точно такой же сюрприз. Ему дали свободный вечер, он ушел из нашей нью-йоркской квартиры на Шестьдесят седьмой улице четвертого апреля в велюровом котелке, серых перчатках и клетчатом костюме, и только десятого апреля мы получили от него телеграмму из Портленда, штат Орегон, он сообщал, что проспал и скоро будет. Вот и с твоим Бринкли случилось что-то в этом духе.

Должен признаться, от этого предположения мне сильно полегчало.

— Будем надеяться, — сказал я. — Если он и в самом деле задумал утопить свое горе в вине, ему понадобится не одна неделя.

— Вот видишь, а ты устроил столько шума из ничего. Я всегда говорила…

Но я не удостоился чести узнать, что она всегда говорила, потому что она вдруг громко взвизгнула.

Кто— то барабанил в парадную дверь.

Мы уставились друг на друга в немом изумлении [10], но, естественно, не на пустынных брегах Тихого океана, а в спальне деревенского коттеджа в Чаффнел-Реджисе. От такого сумасшедшего стука в тиши мирной летней ночи у любого слово замрет на устах. И что особенно неприятно лично для нас, оба мы мгновенно пришли к одному и тому же леденящему кровь выводу.

— Это отец! — пискнула Полина и щелчком потушила свечу.

— Это еще зачем? — Я здорово разозлился, в неожиданно наступившей темноте дело как будто приняло еще более скверный оборот.

— Как зачем? Чтобы он не увидел в окошке свет. А так подумает, что ты спишь, может быть, и уйдет.

— Как же, надейся! — съязвил я, потому что утихший было на минуту стук возобновился с еще большей настойчивостью.

— По-моему, тебе стоит спуститься вниз, — неуверенно прошептала Полина. — Или знаешь что… — Голос ее повеселел: — Давай лучше обольем его водой из окна на лестнице.

Я вздрогнул как ужаленный. Она это с таким восторгом произнесла, будто ее осенила гениальнейшая из идей, и я вдруг понял, какая это непростая миссия — принимать у себя в гостях барышню столь упрямую и своевольную. Вспомнилось все, что я слышал о безрассудстве нынешнего молодого поколения.

— Не вздумай! — горячо зашептал я. — Выкинь эту глупость из головы и никогда не вспоминай!

Я ведь что хочу сказать: Дж. Уошберн Стоукер, рыщущий в поисках блудной дочери в сухом платье, далеко не подарок. Но Дж.Уошберн Стоукер в повышенном градусе бешенства после обливания кувшином Н2О — нет, об этом лучше не думать. Видит бог, мне совсем не улыбалось тащиться вниз и приветствовать ночного гостя, но если в качестве альтернативного варианта позволить возлюбленной дочери облить папашу с головы до ног и потом смотреть, как он рушит стены коттеджа голыми руками, то уж лучше поскорее его впустить.

— Придется ему открыть, — сказал я.

— Смотри, будь осторожен.

— Что значит — осторожен?

— Ну, просто осторожен, и все. Может быть, он все-таки не захватил ружья.

Я стал судорожно глотать какой-то комок.

— Постарайся поточнее определить шансы за ружье и против.

Она призадумалась:

— Надо бы вспомнить, южанин папа или нет.

— Что-что?

— Я знаю, что он родился в городишке под названием Картервилл, но вот в штате Кентукки находится этот Картервилл или в Массачусетсе — забыла.

— Господи, да какая разница?

— Очень даже большая. Если фамильная честь южанина опозорена, он будет стрелять.

— Думаешь, если твой отец узнает, что ты здесь, он сочтет свою фамильную честь опозоренной?

— Не сомневаюсь.

Я не мог с ней не согласиться. Действительно, вот так, с ходу, не вдаваясь в тонкости, я подумал, что в глазах строгого ревнителя морали нанесение оскорбления фамильной чести бесспорно имело место, однако серьезно углубиться в тему было недосуг, потому что в дверь заколотили с удвоенным напором.

• Предыдущая
• 15/48
• Следующая