Сержанту никто не звонит - Врочек Шимун - Страница 70

• Предыдущая
• 70/87
• Следующая

Все-таки там был мой дом. Что сводило на нет их численное преимущество. Или мой кураж сводил? Не знаю. Когда вокруг темнота, грохот и вой, через который пробивается детский крик, а фоном — истошный визг нянек... А еще где-то за стеной убивают твоих людей...

Тут становится не до выяснений.

Наверное, надо было спросить: за что? Что мы вам сделали? Поймать одного урода и задать вопрос. Но я сразу не догадался, а потом некогда стало.

Потому что я взял шпагу и начал убивать их в ответ.

А потом я добрался до девчонки. И руки оказались заняты. Пришлось прыгать в окно.

А сейчас руки совершенно свободны. Только грязные и под ногтями земля. Поэтому я выдернул пистолет у него из-за пояса. И курок взвел. У капрала глаза сделались по чайнику. Но сделать ничего не может.

Потому что у него на руках морковка лежит и смотрит.

Я говорю:

— Держи крепче.

Повернулся и выстрелил.

Парень с мечом охнул и задохнулся. Я перехватил пистолет за ствол и бросил. Потом расправил руки и пошел убивать тех, что остались.

Пока я их убивал, он так и стоял с девчонкой в охапку.

Я подошел и ее из капральских рук вынул.

Говорю:

— Теперь уходи.

Капрал вздрогнул. Посмотрел на меня, на пистолет, который я у парня с мешком взял. Затем быстро — в сторону. Туда, где лошади привязаны. Я говорю:

— Нет. Пешком иди.

А когда он повернулся, я поднял пистолет и выстрелил капралу в затылок.

Я говорю: Анна-Фредерика, слушай мое завещание.

Надо было сказать: девочка моя смешная. Твоя мать отошла в мир иной. Я ее очень любил. Но ты не волнуйся. Ангелы на небесах ее очень ждали. Они там сидят в белых одеяниях и играют на арфах. А Верена смотрит на них и улыбается...

И тому подобную чушь.

Я сказал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.

Такой вот, блять, не романтичный.

Пришлось их утрамбовывать. Потому что яма было на меня одного, а их целых четыре. Но я справился.

Встал сверху и прыгал, пока не влезли.

Потом укладывал дерн кусками, а когда его не стало хватать, накидал веток. Теперь лежат, как в берлоге. Потом я сел на землю и сказал:

— Сил моих больше нет.

Долго сидел. Потом встал и пошел к морковке.

Это еще ничего. Совсем голодная, она хуже. Откроет рот и вопит. Я ее поднимаю, а она плотная, как комок глины. И пальцами не разомнешь. Маленькая и красная, словно обварившийся гном.

Я говорю:

— У вас молоко есть?

Она смотрит на морковку, а та продолжает хныкать. Женщина говорит:

— Ты солдат?

Я говорю:

— Нет.

Она вздохнула и говорит:

— Заходите. Есть у меня молоко. И перекусить что-нибудь найдется.

Я привязал коня, вошел в дом и сел на лавку. И чувствую: сил подняться нет совсем. Она говорит:

— Ты контуженный, что ли?

Я снова говорю:

— Нет.

Словно с кем-то поспорил — одно слово на целый день.

Она говорит:

— А похоже. Ладно, подожди здесь, солдат. Я сейчас приду.

Пока она ходила, я даже не шевельнулся. Словно из меня стержень вынули, на котором все держалось. И я теперь бесформенный и никому не нужный.

Хотя — есть девчонка. И ей стоило бы пеленки поменять. Мы с утра в дороге, и я представляю, как у нее там все набухло. Как перед потопом.

И пистолеты надо проверить.

Только я не могу.

Вернулась женщина и говорит: ты оглох? Твоя орет так, что во дворе уши закладывает!

Я поднимаю глаза и говорю: правда? я не слышал.

Она тогда замолчала и на меня смотрит. А потом говорит:

— Давай, я твою девочку покормлю.

Я говорю:

— Нет. Я сам.

Жена говорит: ты принцесса у нас. Посмотрите на эти щечки. На эти ножки. Ах, какие у нас ножки!

Я говорю: тьфу на тебя, обезьянка. Тьфу на вас обоих.

Потому что мне страшно.

Потому что за стеной люди с пустыми глазами.

Она говорит:

— Пока ты спал, у тебя лицо было живое. А сейчас опять мертвое.

Я говорю:

— Просто у меня рожа такая.

Она покачала головой. Говорит:

— Ты красивый. Только устал сильно.

Я говорю: наверное. Поднялся и вышел во двор. После того, как мне Верена приснилась, трудно стало разговаривать. Все время чувствую, что нас в комнате трое.

Четверо. Потому что морковка тоже слушает.

Поэтому я сел на крыльце. Достал пистолет и стал замок проверять. Порох с полки совсем высыпался. Я достал рожок и думаю — надо остальные проверить. Та ночь больше не повторится. Нет, спасибо. Больше меня врасплох не застанут.

Потом она тоже вышла во двор. Села рядом и смотрит, как я развлекаюсь. Потом говорит:

— Тебя как зовут?

Я говорю:

— Лейбер.

— Меня Марта. Останетесь до завтра? Маленькая устала, ты отдохнешь.

Я говорю:

— Хорошо.

Она говорит:

— У меня муж тоже солдатом был. У самого Белого Герцога в первом фирфейлене...

И давай рассказывать, как они жили. Как будто мне это надо. Хотя, наверное, так у всех женщин заведено.

Они, наверное, и на небесах не меняются.

Я представил, как Верена ангелам говорит: и тут муж меня трахнул.

И какие у них при этом становятся ангельские лица.

— Загляденье просто, — говорю я.

Марта и виду не подает. Как будто я взял и поверил, что такое у неё каждый вечер. Чашечки, горшочки, тарелочки — вся женская артиллерия. Выкатила на прямую наводку и давай лупить. Курятина в пехотной терции. Жареная колбаса в направлении главного удара. Каши с флангов обходят.

Пиво — стратегический резерв.

Она сидит и на меня смотрит. Как я сражаюсь.

Военачальница.

— Вкусно, — говорю я. — Спасибо.

Она говорит:

— Да ты ешь, ешь.

Словно до этого я в основном мимо рта проносил.

И вдруг мне по ноге что-то — шшшш. Я вздрогнул. Только потом догадался, кто это может быть. С таким хвостом.

— Как кошку зовут? — говорю.

— Никак, — говорит Марта. — Приблудная. Родила недавно четверых. Теперь ходит, словно она здесь хозяйка.

Кошка услышала, что про нее речь, и вышла из-под стола. Сама худая, как скелет. Но в глазах такое требовательное выражение. Некогда мне с вами ерундой заниматься. У меня дети.

• Предыдущая
• 70/87
• Следующая