Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/112
• Следующая

«Наш» японец жал на Холина сзади. Намеревался ли он действительно сбить его или просто пугал, решить было трудно, но, во всяком случае, именно из-за не сбитого нами истребителя снова возник напряженный момент: мы не могли произвести какой-нибудь маневр отворотом в сторону, потому что это значило бы потерять скорость и поставить себя под удар всей шестерки, более маневренной, уже настигавшей нас.

Непосредственная угроза создавалась, однако, одиночным истребителем, получившим возможность с короткой дистанции атаковать любого из нас — на выбор. Холин, отрываясь от него, изменил наш боевой порядок. Теперь мы держались не уступом — я впереди, Холин сбоку и сзади, — а растянули свою пару по фронту и шли нос в нос. Теперь, повинуясь обстановке и продолжая полет в сторону своей границы, начали отсекать друг от друга противника, меняясь местами.

Так получились у нас своего рода «воздушные ножницы» — прием активной обороны, прежде нам не известный, хотя он использовался в Испании и имел место в практике отдельных летчиков здесь, в Монголии. В военной литературе он узаконен еще не был, а уставные плотные боевые порядки просто исключали его применение.

Так, меняясь только местами, мы на максимальной скорости спешили к своей территории. Шестерка, пользуясь преимуществом в высоте, все же догоняла нас. Японцы учли характер нашей самозащиты. Они разделились на два звена и теперь пытались взять каждого из нас в клещи. Развернуться навстречу вражеским звеньям было опасно: мы находились над вражеской землей. К тому же у нас и бензин уже был на исходе.

Когда впереди блеснул Халхин-Гол, японцы уже ловили нас в прицелы. «Ножницы» при таком количественном превосходстве противника больше помочь не могли. Боевыми разворотами в разные стороны направили мы на японцев широкие лбы своих самолетов. Но маневр встречной, защитной атаки не вышел, мы запоздали. Японцы сумели крепко зажать нас, оторвав друг от друга. Казалось, выхода нет: вверху — противник, вниз уйти невозможно — земля. Любое порывистое движение в сторону исключено: нас плотно обложил опытный враг, со всех сторон — губительный огонь.

Глухая безнадежность, когда и отчаяние не придает больше сил, страшная апатия вторглись в душу; все вокруг потеряло свои краски и значительность. Продолжать борьбу, казалось, уже бессмысленно. Слепой случай — вот единственное, на что можно еще положиться. Пусть не живым — мертвым, но перетянуть бы реку, перевалить этот змеистый ров с водой — и все; последнее желание, бессильный порыв — туда, к своей земле… Так сдают уставшие — нервы. А разум, мобилизованный волей, говорит: держись! Пока ты жив, не все потеряно!

Японцы открыли по нашим самолетам огонь, мешая друг другу. В обоих звеньях возникла сутолока. Я воспользовался этим и бросился в сторону — к Холину. А Холин помчался навстречу мне. Мы потянули за собой японцев, скучившихся за нашими хвостами, и принудили их столкнуться лбами. Этих нескольких мгновений нам хватило, чтобы круто развернуться в свою сторону и вырваться из клещей.

Под крыльями — монгольская земля! Японцы уже не могли нас достать: запас высоты, необходимой для разгона скорости, ими потерян.

Холин шел рядом, плотно ко мне пристроившись. Я заметил на его лице довольную улыбку. Я тоже улыбнулся товарищу. Мне вдруг стало до чертиков весело и легко. Я обернулся и помахал рукой безнадежно отставшим японцам: «До скорой встречи!» И в тот же момент какая-то страшная сила, будто не позволяя мне расстаться с врагом, вцепилась в левое крыло — самолет мой разом завалился набок и пошел к земле, зарываясь носом и теряя скорость.

Я не мог понять, что случилось. Усилий правой руки не хватило, чтобы вытянуть машину. Дал до отказа правую ногу, но положение не менялось. Земля приближалась. Я убрал газ и обеими руками со всей силой хватил ручку на себя, двинув вперед правую ногу. Самолет нехотя приподнял нос и застыл — без скорости, готовый рухнуть на землю. Вот машина задрожала, затряслась. Я пустил сектор газа вперед, на всю железку, давая мотору полную мощность. Это предотвратило катастрофу. На малой скорости, поддерживаемый правой ногой и ручкой, самолет пошел по прямой.

Я взглянул влево, на крыло, — там зияла брешь. Пули разрезали крепление пушки, щиток, и часть покрытия сейчас, не выдержав скорости, сорвалась, обтекаемость самолета резко нарушилась.

Положение мое было беспомощным, и я с опаской, сознавая, что каждую секунду могу снова стать объектом нападения, оглянулся назад. Там, отвлекая противника, связав его боем, один против семи дрался Холин. Зачем продолжать полет? Я должен немедленно сесть, тем самым развяжу Холину руки! Японцы шарахались в стороны, боясь, что он ударит их своим самолетом, но клещи, в которых оказался товарищ, становились все неумолимее и жестче. Видеть такую трагедию и чувствовать свою беспомощность — нет участи более тяжелой. У меня невольно вырвался крик, похожий на заклятие: «Уходи!»

Шасси были выпущены, я шел на посадку прямо перед собой. Вдруг в поведении японцев произошла крутая перемена: бросив Холина, они развернулись в Маньчжурию. Все объяснилось просто: сверху на самолеты противника шла тройка И-16.

Я был спасен, но Павла Александровича Холина враг успел зажечь. Он вместе с горящей машиной упал на монгольскую землю.

Солнце палило нещадно. Было душно. От этой духоты, вся природа словно застыла. В цветущей степи ни одна травинка не шелохнется. И только техники и механики были в движении: они готовили самолеты к очередному вылету.

Я только что доложил в полк о вылете и пошел к своему истребителю, как раздался громкий голос:

— Комиссар, ты что, оглох? — Перед палаткой КП гарцевал на взмыленном коне Гугашин. Он прискакал с вынужденной посадки и, бросив поводья, спрыгнул: — Вот тебе подарок от монгольских всадников и от меня. Ты, бывший кавалерист, будешь, как Буденный, по утрам делать зарядку.

Командир говорил громко, пытался даже шутить, но было заметно, что чувствует он себя неловко — верный признак того, что власть, которой человек наделен, не соответствует больше его возможностям. Он поспешно скрылся в палатке. Я передал коня наблюдателю и тоже пошел на КП. Гугашин лежал на своей земляной кровати. Не поворачивая в мою сторону головы, отрывисто спросил:

• Предыдущая
• 13/112
• Следующая