В двух шагах от рая - Рощина Наталия - Страница 42

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая

— Сева — талантливый программист. Он наверняка получит там хорошую работу.

— Ты так легко смирилась, как странно.

— В последнее время я только это и делаю, — двусмысленно произнесла Щеголева. — Я не собираюсь обсуждать с тобой свои переживания. Ты позвонил для чего? Для того, чтобы упрекать меня в черствости? — Юлия возмущенно сдвинула брови, поднялась.

— Я не собирался обижать тебя, честное слово, — Щеголев устало провел ладонью по лицу.

— Тогда зачем?

— Мне плохо, Юля, — неожиданно выдохнул Щеголев.

Он презирал себя за то, что позволил этим словам сорваться с языка. Ему действительно было невероятно тяжело. С тех пор как он переселился к родителям, жизнь потеряла для него всякий интерес. Он не мог уважать себя, а для мужчины нет ничего страшнее, чем потерять себя как личность. И никакие регалии, которых никто не мог отменить, не были в силах изменить то глубокое презрение, которое он к себе испытывал. Он сам враз переиначил свою устоявшуюся, вполне устраивавшую его жизнь. Он спрашивал себя, что на него нашло тогда? Зачем понадобился роман с этой девчонкой, оказавшейся способной растоптать любого, кто перестанет ей быть интересным. Наверняка он не первая ее жертва, но осознание этого не приносило облегчения. Она раздавила его, перешагнула и с гордо поднятой головой двигается дальше. Она совсем не та, за которую он ее принял тогда, в самом начале их знакомства. Она умело применила свою тактику завоевания. Щеголев попался. И теперь он чувствовал себя совершенно разбитым, никому не нужным, словно осиротевшим без Юлии и семьи. А сообщение Наташи вообще лишило его надежд на будущее. У него просто не могло быть будущего, если дочь и внук улетят за тысячи километров. Где и в чем он будет черпать силы и смысл жизни? Работа с некоторых пор перестала всецело владеть его мыслями. Она потеряла первоочередное место, как это было раньше. В той, преданной им жизни, когда все вращалось вокруг него, он знал, что его успехов ждет Юлия, что им будет гордиться Наташа, а сейчас словно и не нужно было оставаться на таком высоком уровне. Щеголев даже подумывал о том, чтобы уйти с директорского поста. Правда, это было в самые невыносимые минуты отчаяния, когда он не видел смысла двигаться вперед. И их становилось все больше. Он чувствовал себя канатоходцем, который идет по тонкому канату, протянутому на очень большой высоте. Он идет и видит, что узел медленно развязывается. Еще пару шагов — и он полетит вниз. Его уже ничто не спасет.

И зачем он позвонил Юлии? Как жестоко с его стороны ожидать поддержки именно от нее. От той, которую он без сожаления забыл на время. А теперь терзается, понимая, что, потеряв ее, лишил себя главного — смысла, любви, самой жизни.

— Почему ты говоришь об этом со мной? — искренне удивилась Юлия.

— Больше не с кем.

— Что это значит?

— Все кончено. Я порвал заранее обреченную на неудачу связь. Это была глупость. Непростительное легкомыслие.

— Что? — Юлия тяжело задышала. — Я думала, что у тебя все слишком серьезно, иначе ты бы не смог так просто уйти. А оказывается, это была связь? Каприз, влечение самца к новому, романтичному времяпрепровождению. Так скоро надоело, странно. Как это не похоже на тебя.

— Не суди меня строго. Я давно вынес себе самый строгий приговор.

— И что же означает твоя просьба о помощи? Ведь ты позвонил, чтобы я утешала тебя. Это что — последнее желание приговоренного?

— Считай, что так, — тихо ответил Щеголев. Ему стало душно в просторном кабинете. Он поднялся, включил кондиционер, ожидая поскорее почувствовать освежающие потоки воздуха. Как она правильно подметила — приговоренного. Он давно ощущает себя именно в таком состоянии.

— Нет, Щеголев. Я не стану гладить тебя по голове. Ты жестокий и эгоистичный мужчина, которого я создала собственноручно. Ты посмел обидеть, предать меня, наши чувства, а вслед за этим протягиваешь руки. Я должна согреть их? Я не приму твоей протянутой руки. Это означает наступить на горло собственному достоинству, — Юлия волновалась, но говорила лишь то, что считала нужным, а не то, что хотела на самом деле. Она была рада слышать голос Щеголева. Рада настолько, что и сама не ожидала. И его сообщение о своей свободе тоже воспринималось двояко — не радость, не равнодушие, что-то среднее. В глубине души она жалела Льва, но никак не хотела показать это. — Ты остался один и тебе тяжело. Я понимаю тебя. О, как я тебя понимаю! Только ты провел со своей любовью около года, а я — двадцать лет. Не желаю тебе ощутить той пустоты, с которой борюсь я.

— Ты говоришь «борешься»? — Лев оживился. Он повернул к себе фотографию, которая давно стояла на его рабочем столе. Юлия и Наташа, улыбаясь, смотрели на него, и эта улыбка останавливала бег времени. И тогда Щеголев позволил себе мечтать. — Может быть, это означает, что у нас не все потеряно?

— Нет, Лева. Я ведь говорила, что ты захочешь вернуться.

— Я помню.

— И еще я говорила, что больше не приму тебя.

— И это помню, — мечта погасла, едва засверкав. Щеголев закрыл глаза.

— Тогда не будем больше возвращаться к этому. Каждый остается со своими воспоминаниями. Мы стали друг для друга воспоминанием, пойми. И только Наташа делала нас реальными. Скоро она уедет и увезет с собой последнюю нить, которая связывала нас. Она и Андрюша.

— А может быть, наоборот, Юля! Они уедут, и нам будет легче все переосмыслить. Никто не посмеет нас упрекнуть в том, что мы это делаем ради детей. К черту мнение друзей, детей — важно только то, что мы чувствуем! Для себя, ведь мы можем попробовать для себя! — Щеголев цеплялся за последний шанс. Если сейчас она скажет «нет» — все кончено. — Юля, я умоляю тебя дать мне возможность загладить свою вину. Какая идиотская фраза, словно можно разгладить, как складочки на рубашке, рубцы, образовавшиеся в душе…

— Ой, как скучно, Лева. Во что ты решил превратить нашу жизнь: в твое постоянное уничижение и мою всепрощенческую благосклонность? Это не для нас. Разве ты забыл, как это было у нас? Я не могу…

— Юля!

— Не надо, Лева… Мне кажется, что я уже тысячу лет одна. Я первый новый год встречала в одиночестве. Две тысячи первый год, а я была одна и слышала, как на улице веселые, шумные компании поют песни, смеются. Я в одиночестве пила шампанское и смотрела в окно на сверкающие огни елки вдалеке на площади. А когда били куранты, я не загадала ни одного желания. Не знаю почему… Ты еще не испытал этого, правда? Ужасное состояние. Праздник, который с детства был одним из самых дорогих дней, превращается в муку. День рождения — обременительная обязанность. Все тщетно, потому что потеряна опора, вера, надежда. Это мой ответ. Я не желаю тебе зла, я не радуюсь тому, что твоя попытка стать счастливым ни к чему не привела. Я не сказала о тебе ни единого дурного слова никому, но, ради бога, оставь меня в покое.

— Никогда не говори никогда…

— Избито, но умно — не спорю. Однако сердцу не прикажешь — тоже не я придумала, — Юлия не могла говорить по-другому. Он должен прочувствовать каплю той горечи, которая досталась ей.

— Прости. Действительно глупо. Настолько глупо, насколько безвыходно мое существование в теперешнем состоянии. Мне жаль, Юля. С тобой я был в двух шагах от рая — ты всегда была рядом, ты всегда направляла меня. И за что мне было отмерено столько счастья?.. Ты права, слишком поздно… Я люблю тебя.

— Ты говоришь таким странным тоном.

— Это уже не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Я устал, — сказал Щеголев и прервал разговор. У него не осталось ни слов, ни сил продолжать его.

Юлия услышала гудки и почувствовала, что все тело ее обмякло. Оно превратилось в одну большую атрофированную мышцу, которую трудно заставить двигаться. Она как-то оказалась на диване, а еще через мгновение сознание покинуло ее. Организм включил систему самосохранения, только так справляясь с очередным стрессом. Придя в себя, Юлия медленно открыла глаза. На душе было тяжело. Разговор со Щеголевым, его последние слова все еще звучали в голове. Юлия поняла, что он на краю. Как она тогда… И больше всего она боялась, что ее отказ подтолкнет его к непоправимому. Ведь ему горько не столько оттого, что не удался роман, сколько от того, что все пути назад отрезаны. Они сожжены ее ответом, ее реакцией на его крик. Ведь это был крик! Щеголев никогда не позволял себе быть слабым, а сегодня он не скрывал того, что чувствует себя именно таким.

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая