Весьёгонская волчица - Воробьев Борис Никитович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/34
• Следующая

– Петька! – позвал Егор.

– Ай? – откликнулся Петька, оборачиваясь и разыгрывая полную неожиданность.

Но Егор не собирался разводить дипломатию.

– Ты зачем отравил волчицу? – хмуро спросил он.

– Волчицу? Какую волчицу?

– Ты дурачком-то не прикидывайся, знаешь какую.

Петька чувствовал себя за плетнём как за границей, потому соответственно и держался.

– Да иди ты со своей волчицей! Целуешься с ней и целуйся, я-то здесь при чём?

– Сволочь ты, Петька! Скажешь, и в огород не заходил?

– А ты видел? – нагло спросил Петька.

– Если б видел, я б тебе ноги выдернул!

И тут Петька, видно, уверенный, что плетень спасёт его не только от Егора, но и от грома небесного, совсем разошёлся.

– А этого не хочешь?

Как и большинство спокойных по натуре людей, Егор мог долго терпеть, но, если загорался, остановить его было трудно. Петькин жест взорвал его, и он, с хряском выдернув из плетня кол, стал перелезать через плетень.

– Только попробуй! – закричал Петька, поднимая топор.

Но Егор уже перелез и, как медведь, пошёл на Петьку. Тот сначала попятился, а потом повернулся и побежал. Егор сразу остыл. Бросив кол, он тем же путём перебрался к себе на огород и пошёл к дому. Петька что-то кричал вдогонку, но Егор не слышал его. Он не раскаивался в своём поступке, но ему было досадно, что всё так получилось. Теперь жена укорит, как только обо всём узнает. А что узнает, Егор не сомневался. Уж теперь-то Петька побежит жаловаться прямым ходом. Скажет, что Егор чуть не убил его, да ещё и плетень сломал.

Но Петька не нажаловался. За себя испугался, понял Егор. Рыло-то в пуху. Хоть и волка отравил, а всё же не своего. Но дело даже не в этом. Отравил бы где-нибудь – ещё туда-сюда, а то ведь на чужом огороде. Как вор забрался, ночью. Думал всё будет шито-крыто, а теперь понял, что Егор молчать не будет если что. Небось ждёт, как бы Егор сам не нажаловался. Не пойду, не бойся, комариная твоя душа…

Волчица подыхала. После промываний её больше не рвало, но теперь она исходила слюной. Слюна текла безостановочно, и Егор не успевал вытирать волчице морду.

За шесть дней, что волчица лежала на мосту, она ни к чему не прикоснулась, хотя Егор ставил перед ней и мясо, и воду. Обессиленная, она не могла поднять даже головы. Дородством и упитанностью волчица не отличалась и раньше, теперь же от неё остались кожа да кости, и Егору иногда казалось, что она уже не дышит. И только притронувшись к ней, он ощущал живое тепло.

– Пристрели ты её, Егор, – просила жена. – Сил нет глядеть, как мучается.

– Пристрелить никогда не поздно, – отвечал Егор, продолжая ухаживать за волчицей.

Когда он принёс её с огорода, он и сам не верил, что она выкарабкается и на этот раз. Была, верно, небольшая надежда на то, что помогут промывания, но кто его знает, когда Петька дал отраву? Может, с вечера ещё, и яд уже разошёлся по всему телу. А может, Петька пожадничал, потому волчица и не сдохла сразу. Как бы там ни было, но, когда обнаружилось, что она хоть и дышит на ладан, но не подыхает, Егор решил ждать до конца. Он не осуждал жену за попытки склонить его к последнему шагу. Не каждый может изо дня в день смотреть на чужие мучения, к тому же, если говорить прямо, во всём деле с волчицей жена была сторонней наблюдательницей и не могла чувствовать того, что чувствовал Егор.

Так было и два месяца назад, когда он приволок волчицу из леса, и когда жена так же просила пристрелить её. Для неё полуживая волчица была одновременно и помехой и причиной для лишних переживаний, и она, никак с нею не связанная, простодушно полагала, что от всего можно избавиться одним решительным действием. Но это действие шло вразрез с тем, что незаметно, но прочно установилось в душе Егора за последнее время и стало как бы новой совестью. Полгода противоборства с волчицей не прошли даром. Оба они чуть не погибли в этом противоборстве, но даже не это подействовало на Егора, а внезапность перехода от жизни к смерти, пережитая им в тот декабрьский день, который едва не стал для него последним.

Связь между жизнью и смертью оказалась неразличимой. Но тонкая, как паутинка, она в то же время была крепче волчьей жилы, и это поразило Егора. Ему впервые подумалось, что нить и его жизни, и нить жизни волчицы, наверное, вытканы прочно и надолго, но они сами чуть не оборвали их. Чужое прикосновение – вот что оказалось губительным для этих связей, а потому ни у кого не было права притягиваться к ним по собственному усмотрению. Именно это, пока ещё чувственное, осознание всё сильнее овладевало Егором прошедшей зимой. Быть может, оно так бы и заглохло, убей он тогда волчицу, но она выжила, и это было как знак. Стало быть, не судьба, сказал Егор, и не ему дано распоряжаться жизнью волчицы. Но и намеренно дожидаться, когда она сдохнет у него в доме, он тоже не мог. Вот почему он и стал выхаживать её.

Нынче много повторялось. Снова приходилось спасать волчицу и отговариваться от жены, но если к её просьбам Егор относился по-прежнему добродушно-снисходительно, то спасение волчицы было для него теперь жизненным делом. Оно стало частью его существования, и, если бы волчице потребовалась его кровь, Егор без колебаний дал бы её.

На что он надеялся в этот раз? Даже зимой, с перешибленной лапой и пробитой головой, волчица не была так близка к смерти, как сейчас. И всё же Егор верил, что хоронить её рано. Хотя сам он никогда не пользовался на охоте ядом, ему не приходилось видеть у других, чтобы надёжно отравленный волк не подох бы в первый же день. Волчица жила уже шестой, и, несмотря на то, что всё держалось на волоске, что-то тем не менее не сошлось в планах отравителя и укрепляло надежду в их полном провале.

Это был факт, так сказать, материального свойства, и он брался Егором в расчёт в первую очередь, но было и нечто другое, что тоже клалось на чашу весов. Никто не смог бы убедить Егора в эти дни, что всё случившееся с волчицей – судьба. Не могло быть такой судьбы, чтобы умирать дважды. А с волчицей получилось именно так. Один раз она уже побывала за чертой, но каким-то чудом выжила и вот снова стоит у этой самой черты. Но почему, за какие грехи? Неужели в тот раз он вытащил её лишь для того, чтобы теперь она подохла в слюнях и блевотине? Неужели её судьба – Петька?!

Во что другое, а в это Егор поверить не мог. Выживет, твердил он, сидя над волчицей и прислушиваясь к чуть слышному её дыханию.

Как думалось, так и сбылось.

Всё последнее время Егор находился в постоянном ожидании, даже спал вполглаза, и вот на восьмую ночь ему показалось, что на мосту звякнула цепь. Егор прислушался. Звяканье не повторялось, зато за дверью явственно слышалось поскуливание, словно там лежала не взрослая волчица, а недавно народившийся щенок.

Егор торопливо встал и вышел на мост. Зажёг свет. Волчица, еле держась на ослабевших ногах, стояла в углу и тихо скулила.

– Смотри-ка, встала! – Егор обрадовался так, будто пошло на поправку не у волчицы, а у него самого или у кого-то из родных. – Ах ты, моя милая! – сказал он. – Оклемалась?

Он безбоязненно подошёл к волчице, присел и легонько погладил её по голове. Жёсткая волчицына шерсть за время болезни стала ещё жёстче, а кости так и выпирали под кожей, но в глазах волчицы уже появился живой, осмысленный блеск. Она никак не отозвалась на Егорово прикосновение, не выказала ни страха, ни угрозы, покорно перенеся эту непривычную для неё ласку.

– Сейчас, сейчас! – заторопился Егор. – Сейчас мы тебя, милая, покормим!

Он побежал было в погреб за мясом, но, спохватившись, подумал, что волчицу сначала нужно напоить. Голод волки переносят сравнительно легко, а вот с питьём дело хуже. А эта восемь дней, считай, не пила, как только выдержала?

Егор принёс воды и налил в миску. Волчица жадно прильнула к ней и стала лакать, но сил больше не было, и она лакала медленно, с долгими передыхами. Потом снова легла, с усилием поджав под себя лапы.

• Предыдущая
• 17/34
• Следующая