Любовница - Вишневский Януш Леон - Страница 12

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая

– Не смей, уже третий час. Соседи меня убьют. А кроме того, я хочу, чтобы календарь висел так, как висит, – шепнула она и стала его целовать.

Потому календарь этот всегда будет висеть криво и низко, и потому она никогда не покрасит эту стену. Никогда.

Он был для нее как жрец.

Да, именно так. Она помнит, что с определенного времени не способна была это определить по-другому.

Только иногда ненадолго ей казалось, что дерзко и абсурдно думать об этом, когда они лежали, прижавшись друг к другу, нагие, липкие от пота и его спермы, и он шептал ей все евангелия любви, и она чувствовала, как с каждой прошептанной фразой его член все шире раздвигает ей бедра.

Жрец с подступающей эрекцией.

Наверно, это был грех, святотатство, иконоборство, но тогда она чувствовала именно так.

Он был тогда посредником – именно жрецом – между чем-то мистическим и окончательным и ею. Поскольку любовь тоже мистическая и окончательная и у нее тоже есть свои евангелия. Есть у нее и свое причастие – когда принимаешь в себя чье-то тело.

Потому он был для нее словно жрец.

А когда он ушел, она уже не могла понять смысла своей плотскости и женственности. Зачем они? Для кого?

Зачем ей груди, если он не прикасается к ним или если они не кормят его детей?

Зачем?

Она испытывала к себе отвращение, когда мужчины пялились на ее грудь, если она не скрывала ее просторным черным шерстяным свитером или если утром надевала обтягивающую блузку. Эта грудь была только для него. И для его детей.

Так решила она.

Потому через три месяца после его смерти она захотела ампутировать груди.

Обе.

Эта мысль пришла ей в голову однажды ночью после пробуждения от кошмарного сна о Сараеве, перед тем периодом, который припухлостью и болями настойчиво напоминал ей, что она существует.

Разумеется, так она не сделает. Это слишком жестоко. Но она их уменьшит, засушит, как нарывы.

Возьмет их измором.

Утром она выглядела гораздо худее. Потому утра были уже не такими страшными. Эта ее худоба была небольшой радостью, маленькой победой над жестокостью наступающего дня, который своим чертовым солнцем все пробуждал к жизни своей свежестью и росой на траве и бесконечными своими двенадцатью часами переживаний.

Она возьмет их измором, засушит…

Она открыла дверь. Это была Марта. Сказавшая ей, что не тронется с места, если она не поедет к врачу.

– Посмотри, – показала Марта на набитый рюкзак, – там провианта минимум на две недели. Вода течет у тебя из кранов. А жить со мной вместе не мед. Не говоря уже о том, что я храплю.

Она улыбнулась и поехала с Мартой. Исключительно ради Марты. Для нее она сделала бы все.

– Anorexianervosa? – сказал психиатр, ужасающе худой старик с белой как снег густой шевелюрой. – Я выпишу вам направление в столовку, – добавил он и принялся что-то быстро писать у себя в блокноте.

– В столовку? – удивилась Марта, которая тоже находилась в кабинете. Только при этом условии она согласилась на беседу с врачом.

– Простите, – улыбнулся психиатр, – в Клинику расстройства питания. Но все равно вас примут туда, дай бог, через год. Туда огромная очередь. Сейчас это очень модная болезнь. Вам придется подождать.

– Я не хочу никакого направления, – тихо запротестовала она.

Врач оторвал голову от блокнота, поудобнее устроился в кресле.

– Вы плохо поступаете. Очень плохо. Рассказать, что будет с вами происходить в ближайшие недели и месяцы? Рассказать, что кровь у вас станет до того водянистой, что малейший порез может оказаться причиной сильнейшего кровотечения? О том, что вы будете ломать пальцы, а то и руки и даже не будете этого замечать. Что у вас выпадут волосы? Все. На голове, под мышками, лобковые. Рассказать о воде, которая начнет накапливаться в легких? Рассказать о том, что вы сорвете овуляционный цикл и практически отключите матку и задержите менструацию? – Он заглянул в ее карточку. – И это в двадцать восемь лет?

Он отодвинул карточку.

– Но вы не желаете направления. Вы хотите уподобиться серой мыши – гермафродиту. Вы просто хотите сделаться незначительной, маленькой, несущественной. Какое отчаяние толкает вас к тому, чтобы перестать быть женщиной? Я не знаю какое, но знаю, что ни один мужчина, даже тот, который умер, не хотел бы этого. Потому что вы слишком красивы.

Марта плакала. Вдруг она встала и вышла из кабинета.

Она сидела ошеломленная и смотрела на врача. Он замолчал. Отвернулся и смотрел в окно.

Она сидела согнувшись и дрожала. Через минуту, не поднимая глаз, она произнесла:

– А вы… то есть… вы можете выписать мне это направление?

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая