Сафари в Ла-Пасе - де Вилье Жерар - Страница 42

• Предыдущая
• 42/44
• Следующая

– Помогите же мне, разрешите остаться здесь, – взмолился Клаус Хейнкель. – Они не осмелятся прийти за мной сюда. А потом я уеду, клянусь вам.

Священник с трудом удерживал гримасу боли. Хотя обе ноги оставались в гипсе, он все-таки предпочел вернуться в монастырские стены.

– Вы ведь только что совершили ужасные преступления, – пробормотал он. – Преступления против боливийцев, чья страна дала вам приют, и против женщины, которая не сделала вам ничего дурного.

Клаус Хейнкель вздрогнул. Напрасно он рассказал все про Монику. Покидая тот дом, он вначале решил было отдаться в руки правосудия. Но затем, по дороге, инстинкт самосохранения все-таки возобладал. Нет, смерть Клаусу Хейнкелю давалась нелегко... Своя собственная, во всяком случае.

– Но вы ведь уже помогали людям, поступавшим в тысячу раз хуже меня, – сказал он с горечью. – А дон Федерико? По его приказу были расстреляны тысячи русских военнопленных, женщины, дети, он сжигал целые деревни...

– Но тогда была война.

Челюсть вновь свело судорогой. Клаус сжал зубы. Он расхотел умирать. Даже несмотря на смерть Моники. Однако за ним по пятам устремилась вся боливийская полиция, не говоря уже о доне Федерико.

Вдруг у Хейнкеля потекли слезы. Он оплакивал самого себя. Отец Маски потрепал его по плечу:

– Мужайтесь, Клаус, мужайтесь, – проговорил он по-немецки.

Хейнкель всхлипнул.

– Ладно. Попробую пересечь парагвайскую границу на машине. И тем хуже, если мне придется убивать еще кого-нибудь по пути, это останется на вашей совести.

Отец Маски вновь покачал головой с прискорбным видом:

– Не тешьте себя иллюзиями, Клаус. Господь отдаст кесарево кесарю.

Но Клаус уже уходил. Стремительно прошагав коридор, он толкнул дверь в монастырской ограде – и остановился как вкопанный на пороге. Вокруг украденной им машины столпились боливийские полицейские. Один из них узнал его и пронзительно закричал.

Немец не успел податься назад. Через несколько секунд вся куча-мала была на нем, ревущая, осыпавшая его ударами ног, дубинок, прикладов. От удара дубинки нижняя губа его треснула, от нового удара прикладом Хейнкель взвыл. Напрасно он отбивался, силы были неравны. Ему удалось еще выхватить револьвер, но кто-то из полицейских вывернул ему кисть, и оружие упало на землю.

– Смерть ему! Смерть! – вопили разъяренные полицейские.

От нового, еще более сильного удара Клаус Хейнкель потерял сознание.

Кабинет Уго Гомеса плыл перед его глазами, как мираж в пустыне. Клаус Хейнкель попытался задержать взгляд на чем-нибудь. Он услышал голос, приказавший по-испански:

– Встать, сукин сын!

Руки Хейнкеля были заведены за спину и стянуты наручниками, все тело болело, он потерял башмак. Лицо, распухшее от побоев, со следами запекшейся крови, выглядело малопривлекательно.

Хейнкель посмотрел снизу вверх на майора Уго Гомеса, – неузнаваемо изменившийся, но по-прежнему прегнуснейший. Рядом с боливийцем стоял дон Федерико Штурм. Его голубые глаза были еще светлее, чем обычно. Он уставился на Хейнкеля с безумным видом. Увидав, что тот очнулся, дон Федерико сказал сдержанно:

– Разрешите мне забрать его, Уго.

Толстый майор затряс головой:

– Невозможно, ведь он убил двух полицейских. Он ответит за эти преступления перед боливийским правосудием.

Волна ненависти поднялась в Клаусе:

– Валяй, отдай меня под суд, – сказал он, – то-то повеселимся. У меня найдется ведь что порассказать.

Уго Гомес замахнулся кулаком:

– Уберите отсюда этого ублюдка!

Два инспектора полиции набросились на Клауса, с похвальным рвением осыпая его ударами, и вытащили из кабинета.

Хейнкель вопил и отхаркивался до тех пор, пока его не оглушили страшным ударом. Дон Федерико, казалось, оцепенел. Потом машинально взял сигарету.

– Что вы с ним сделаете? – спросил он.

Боливиец сам хотел бы это знать.

– Посмотрим, – ответил он уклончиво.

Ведь немец официально уже не существовал, что отнюдь не облегчало задачу... Дон Федерико с горечью подумал, что у Клауса Хейнкеля все же оставался еще малюсенький шансик на спасение.

Лукресия повесила трубку и объявила:

– Ну вот, наконец-то они его арестовали! Малко не испытывал никакой радости. Со времени его приезда в Боливию произошло столько разных событий, слишком много людей погибло уже из-за этого Клауса Хейнкеля. Включая отца Лукресии. Сама она лишь притворялась жизнерадостной. Малко чувствовал, что ее нервы были на пределе и что днем и ночью Лукресия думала о том, как отомстить Уго Гомесу. Сейчас она подошла, улеглась рядом и втянула носом щепотку пичикаты.

– Делал бы как «чуло» с Альтиплано, – сказала она с отсутствующим видом. – Когда у них слишком много забот, они жуют коку...

– Ну и посмотри, до чего это их довело, – возразил Малко. – Они же – отупевшие карлики, неспособные к действию.

Напряжение его отнюдь не спало в связи с арестом. Клауса Хейнкеля. Если этот немец находился во власти Уго Гомеса, это еще не значило, что все проблемы уже решены.

Клаус Хейнкель съежился на соломенном тюфяке в камере, услышав, как ключ повернулся в скважине. Каждый раз, когда охранники приносили ему еду, они били его. Некоторые же, если не были заняты делами наверху, в помещении напротив кабинета майора Гомеса, специально спускались, чтобы отлупить его дубинкой или хлыстом из бычьих жил. Поскольку наручников с Хейнкеля не снимали, защищаться он не мог.

Даже ночью он просыпался с бьющимся от страха сердцем, в холодном поту, – ему постоянно чудилось, что ключ в скважине повернулся...

Все это наводило на него воспоминания о других застенках и о других пленных, чей смятенный взгляд бывал устремлен на него, тридцать лет тому назад. Тогда он тоже был большим приверженцем хлыста.

Дверь вдруг широко распахнулась, и два полицейских вошли к Хейнкелю, держа пистолеты в руках. За ними возник майор Уго Гомес, величественно прошествовавший в маленькую камеру.

Клаус постарался скрыть страх. Что сулила ему сомнительная честь этого визита? За три дня его нахождения в подвалах тайной полиции майор ни разу еще не спустился для беседы.

Однако Гомес, казалось, не был настроен враждебно. Напротив, он отдал какой-то приказ полицейским, и один из них снял наручники. Немец, все еще обеспокоенный, принялся растирать себе затекшие кисти. Стертые до живого мяса места причиняли ему мучительную боль.

– Ну как, лучше? – спросил участливо майор Гомес. Его круглое грубое лицо излучало теперь доброту. Клаус Хейнкель спрашивал себя, что же означала на самом деле эта внезапная метаморфоза. Кивком головы майор отпустил полицейских, которые вышли в коридор с разочарованным видом.

Клаус начал надеяться на какую-то положительную перемену. Но тут же решил, что еще слишком рано переходить, как раньше, на «ты».

– Что вам от меня нужно? – спросил он. – Ваши люди избивают меня каждый день.

Майор благодушно улыбнулся.

– Тебя не будут больше бить, Клаус.

Он сам вернулся к обращению на «ты», как в добрые старые времена, и это придало немцу бодрости.

– Спасибо, – буркнул он.

– Клаус, – начал Гомес, – я по-прежнему твой друг, несмотря на то, что ты сделал, и я тебе это сейчас докажу. Вообще-то ты должен бы предстать перед боливийским судом. И даже если бы тебя отпустили, дон Федерико убил бы тебя. Согласен?

– Да, – вымолвил Хейнкель чуть слышно.

– Так вот, я решил дать тебе последний шанс, – продолжал майор Гомес. – Но это будет действительно твой последний шанс. Тебя незаметно перебросят в Парагвай. Доберешься до Асунсьона, а там выпутывайся, как знаешь, но никогда ноги твоей не должно быть больше в Боливии.

Немец едва удерживался, чтобы не завопить от радости. Раньше он с презрением отзывался о Парагвае как о стране, совершенно непригодной для житья. Теперь же он казался ему недоступной вершиной, блаженным раем... Он распрямил плечи. Его звезда все же не покинула его! Дону Федерико не добраться до Асунсьона, не достать его там. А потом он, возможно, переберется в Аргентину или даже, при случае, еще дальше, в Европу. Испания и Португалия распахнут ему двери.

• Предыдущая
• 42/44
• Следующая