Ведьма и князь - Вилар Симона - Страница 32

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая

Стогнан даже закрыл глаза блаженно. А как прошло тепло, увидел, что ведунья смотрит на него и улыбается. Он же ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал – огромную благодарность к ней, за то, что избавила его от муки опостылевшей.

Стогнан редко улыбался. А тут так и просиял, показав в улыбке кривые темноватые зубы. Она же сказала:

– То мера временная. Потом как-нибудь насобираю тебе нужных трав, а если захочешь, помогу и от больных зубов избавиться.

Стогнан поднялся, все еще улыбаясь. Заметил, как глядят на него старейшины, как отложили работу сидевшие на дальних лавках мужики, как бабы с любопытством поглядывают.

– Забодай меня комар! – воскликнул староста совсем уже несолидно. – А ведь она и впрямь ведунья-врачевательница. И разве не везение для нашего рода, что такую к себе примем?

Его слово всегда было решающим. Поэтому, когда бабы стали вносить и расставлять за длинными столами мясное варево, выставлять шинкованную капусту и дичину на меду, он широким жестом пригласил Малфриду к столу. А посадить чужого за трапезу – это признать его своим. Попробовавший пищу под кровом угощавшего становился близким хозяину. И теперь, если Малфрида эта не совершит совсем уж страшного преступления, никто не станет гнать ее из рода.

Мокей-вдовий сын вернулся в селение Сладкий Источник только на исходе вересня.[80] Товары привез, заказы от селища, не забыл и о гостинцах родовичам. Все шутил, балагурил, пока староста Стогнан не угомонил его строгим наказом.

– Все. Погулял, поездил, а теперь готовься к свадьбе с Простей, молодец.

И никаких пояснений.

Дома мать Граня тоже сына уговаривала:

– Мы роду Сладкого Источника многим обязаны. Так что, сынок, не упрямься. А быть в родстве со Стогнаном почетно. Во всей округе, даже в других селищах и родах его почитают как мудрого и справедливого. Ну и Простя вполне созрела, чтобы деток от тебя носить. А если откажешься… Нас ведь и прогнать могут. Пожалел бы меня старую, сыне.

Мокей вздохнул и согласился. И хотя на большаке у него была ладная вдовушка, которой он тоже жениться обещал, да и в одном селении, где иногда останавливался на ночлег по пути к большаку, тоже имелась девица-краса, о которой подумывал как о будущей суложи, все равно пришлось подчиниться роду. И мать жалко, да и понял уже, что в чужом большом мире никто о нем, кроме родовичей, не позаботится…

Свадьбу с Простей справили знатную. Мокей вено[81] богатое за невесту дал – все больше городские подарки, утварь домашнюю, сукна умелого тканья, замки для ворот, застежки чеканные. Ну, а со двора Стогнана ему приданое Прости поднесли: кожи местной тонкой выделки, одежду, меховые полости. Приданое вручалось по счету при всем честном народе, чтобы все знали – небедной уходит от отца Проста. Люди вокруг гомонили довольно, а невеста так и цвела улыбками, поглядывала на милого из-под свадебного венца, расшитого речным жемчугом и бисером, с коваными подвесками. Он же едва улыбался ей. Так, притиснет иногда к плечу для вида, а то все больше с местными парнями да девками перешучивался: мол, хитер Стогнан, дочку в родном селище оставил. Обычно такого не бывало, невест принято брать из чужих родов, чтобы родная кровь с родной не смешивалась и дети хилыми не рождались. Ну, а раз Мокей от пришлых отца с матерью, он мог и местную за себя взять.

Погуляли славно. Длинные столы прямо под открытым небом поставили, жгли костры, на дудках гудели, показную борьбу устроили, пляски. Жених, хоть и не положено, тоже побороться на кулаках вышел, плясал в хороводе, тискал девок, пока строгий окрик Стогнана не вернул к невесте. А потом с пожеланиями многих детей и добра, под сальные шуточки молодежи молодых повели в Гранину избу, уложили на пушистых шкурах, на душистых травах и снопах постеленных. Мать Граня, шепча заклинания, осыпала их зерном и семенами трав и, кланяясь, вышла за порог, чтобы на время устроиться в большой Старостиной избе да не тревожить молодых в столь важную первую ночь.

Как только молодые остались одни, Проста прильнула к Мокею, обняла полными горячими руками.

– Как же я тебя ждала, сокол мой ясный, все глаза проглядела, извелась вся!

От нее пахло травами, которыми ее натерли для первой брачной ночи, тело было упругим и крепким, так что Мокея довольно скоро разобрал пыл молодецкий, смог справиться с делом. А как прошел азарт… При слабом свете светильника углядел он благодарную улыбку невесты, ее покрытое прыщиками личико, кривенькие зубы – и так противно вдруг сделалось. Что ж, поймали его, как птицу в силок, теперь не вырвешься. И должен он дни коротать возле этой немилой, неприглядной девки… жены.

Мокей повернулся на другой бок, отстраняя локтем ластящуюся Простю.

– Все. Спим. Устал я.

Но не спалось. Даже будораживший кровь хмель словно прошел. Лежал молча, глядел, как на нагоревшем фитиле плясала синенькая стрелка огонька… Слышал, как ворочается за спиной Простя, вздыхает, сам же думал… О всяком думалось, только не о том, как жизнь его теперь со Старостиной дочерью будет складываться.

Отчего-то вдруг припомнилось, как жил когда-то в лесах с волхвами, как старался показать свое разумение и смекалку. Очень хотелось ему волхвом стать: живут они по своей воле, никому, кроме старшего служителя, не подчиняются, но особым почетом и уважением повсюду пользуются. Однако постепенно стал понимать Мокей, что, хотя и был он посмекалистее иных учеников, не все у него ладилось. Какой-нибудь заморыш, кто не мог, как следует и тетиву натянуть, и заговоры ведовские запомнить – все бормотал что-то несуразное, – и тот обходил Мокея, когда силу из себя выпустить получалось. Как выпустит эту силу непонятную, так и огонь у него без кресала и огнива загорается, и листья вихрем взлетают, и птица дикая на руку спокойно садится. Он же, Мокей, и дичь бил без промаха, и со счетом у него лучше, чем у остальных, а вот слова заговоров, хоть и запоминал их почти с лету, словно сухие листья с дерева, падали: вроде верно все говорит, но без толку, без силы вещей. Правда, имелась у вдовьего сына силушка, но обычная, людская. Мог он, осерчав на кого-то или позавидовав, и в ухо двинуть, так что враз все заговоры из головы вылетают, а то и заставить за себя волховские наказы выполнить. Ученики его побаивались, подчинялись. Да только чародейства от этого у Мокея не прибавлялось. А волхвы-учителя каждый раз страшно сердились за подлог или грубость Мокея, могли розгами наказать, а когда и на колдовскую ночь в лес выставить. Позже Мокей понял, что, оставляя его в чаще одного, лесные кудесники рассчитывали принудить его помимо воли раскрыть свои способности, когда страхи ночные и нежить начнут приставать. А Мокей то на дерево заберется да шестом отмахивается от страшилищ лесных, а то и вообще вопить начнет не своим голосом, пока кто-нибудь из воспитателей не явится на выручку, не оградит от духов. Да, суровое было у волхвов обучение. И ожесточалось сердце подростка, понимавшего, что и делает он все верно, и выучивает нужное моментально, но все равно волховать не получается.

А потом Мокей убил лихо одноглазое. Волхвы тогда новый урок ученикам преподнести собирались. Привели их к селению, подле которого завелось это лихо, коз угоняло в леса, баб, стирающих у речки, пугало. Еще бы его не испугаться – такое рыжее, лохматое, коленки назад вывернуты, бегает неслышно на когтистых лапах. А из-под рыжих косм пялится единственный круглый глаз. Волхвы говорили, что лихо – это дитя человека и нежити, родилось оно в избе курной, но родичи поспешили избавиться от него. Хотя и редко, но подобное случалось, и обычно таких детенышей воспитывал леший, и они жили в чащах, хоронясь от людей. Но если уж присоседится у какого селения, то начинает проказничать да пакости всякие творить. Волхвы говорили, что сил у него не так и много, можно подчинить легким заклятием и в лес отправить. Вот и собрали учеников, выстроили, велев изгнать чудище. Ну, а ученики, как выскочил на них из кустов такой красавец, вмиг все заклятия забыли и кинулись кто куда. Только Мокей не растерялся, схватил заготовленный тайком от волхвов осиновый кол, на конце заостренный (знал ведь, как с нечистой силой-то можно расправиться), и с криком наскочил на лихо. Ударил прямо в рыжую шерсть на вздутом животе, стал давить, наблюдая, как извивается под колом чудище, как размахивает длинными лапами, как рык его из открытой пасти выходит, торчат наружу мелкие желтые зубы, растущие вкривь и вкось…

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая