Исповедь соперницы - Вилар Симона - Страница 43

• Предыдущая
• 43/150
• Следующая

Утрэд взглянул на меня и его глаза неожиданно потеплели. Но этот простолюдин мало интересовал меня. Другое дело — Гита. Ни одна из моих жен не дарила мне столь восхищенных взглядов. И я испытал некоторое смущение, чувство, которое мне, в общем-то, не было присуще. Потому, не зная, что еще сказать, в конец растерялся и ушел.

Никогда не думал, что взгляд прекрасных глаз способен так всколыхнуть душу. Конечно я желал ее плотски, но именно в тот момент, когда я проявил неожиданное великодушие, эта девушка с волосами цвета льна и серебристыми глазами стала вдруг дорога мне необыкновенно. И я понял, что отныне мне нужно ее восхищение, преданность, ее нежность. Теперь я просто не мыслил жизни без нее.

Эти мысли не оставляли меня до самого вечера, когда мы стали готовить к отправке гонца. Пришлось подождать, пока окончательно стемнеет, лагерь норманнов наконец-то затих, а туман стал гуще овсяного киселя. Даже с верха башни я не мог разглядеть, как Утрэд опустился в воду — раздался только легкий всплеск.

Я невольно поежился, представив, что сейчас чувствует воин в ледяной воде. Возможно, ему и впрямь удастся прокрасться мимо лагеря норманнов, но в глубине души я был не прочь, чтобы его схватили. Тогда Утрэд будет вынужден солгать, что Гита Вейк моя пленница, и с этого мгновения наши имена будут связаны нераздельно.

Она и сейчас была здесь, рядом, на башне, а вокруг плыл туман. Я отчаянно хотел коснуться ее, но сдерживался.

— Гита, — хрипло прошептал я.

Она приблизилась, в темноте я чувствовал ее взгляд.

— Я никогда не забуду, как вы хотели спасти мое доброе имя. И всегда буду молиться за вас, Хорса из Фелинга.

Я притянул к ней руки.

— Хочу тебя…

Она отступила.

— О, не назначайте цену своему великодушию.

— Хорошо, — процедил я сквозь зубы. — Но и вы не забывайте о нем. И помните, чем мне обязаны!

Понял, что сказал не то, когда Гита отпрянула.

— Мы слишком в опасном положении, сэр, — уже суше произнесла она, — чтобы иметь право на «помните». И если все обойдется… Чтож, пути Господни неисповедимы. А пока, Хорса, вам все же следует пойти навестить сына.

На следующий день туман рассеялся и неожиданно засияло солнце. Когда зимой начинается такое сияние, это всегда поднимает настроение. Однако для нас радости не было. С Тауэр Вейк мы смотрели на ведущую к башне дамбу и понимали, что люди Ансельма готовы к решающему штурму. Они тащили таран, огромное дерево, обструганное и оббитое на конце железным «лбом», которое покоилось на колесах, над ним был установлено деревянное прикрытие, чтобы наши стрелы не вредили тем, кто будет толкать осадное сооружение. И когда они подкатили его и его железный «лоб» ударил в ворота, показалось, что содрогнулась вся башня.

В Тауэр Вейк стоял шум. Ржали кони, блеяли козы, кричали люди. Сквозь этот гул я еле смог докричаться, чтобы ворота завалили изнутри тяжелыми предметами. Лишь когда люди занялись завалом, я поднялся наверх. Удары тарана сотрясали башню. Наши воины стреляли сверху, но безрезультатно — прикрытие над тараном предохраняло их от стрел и я велел не их тратить без толку. Приказалл готовить масло, чертыхнулся, узнав, что оно еще не достаточно разогрето. Проклятье, о чем спрашивается ранее думали эти остолопы? Значит пусть льют воду. И опять я ругался, видя, как навершие над тараном защищает людей Ансельма от кипятка.

Доски ворот уже трещали. Таран откатывался и вновь ударял.

— Ах сейчас бы крюк! — воскликнул Альрик, глядя вниз. Но тут же отскочил, когда рядом о каменный парапет чиркнула стрела.

— Крюк? — рядом оказался староста Цедрик. — Взгляните, вон в воде у подножия башни полузатопленная лодка. У нее есть якорь. Он может подойти в качестве крюка?

— Святые кости! Ну конечно.

Я видел эту лодку, вернее ее нос, выступавший из темной воды. От него в воду уходила веревка. Я уже хотел отдать приказ, чтоб меня обвязали веревкой и спустили, но сдержался. Я был плохим пловцом, да и при мысли о холодной воде брала оторопь. Уж лучше жар сражения, чем холод подводной мглы.

И я крикнул Альрику:

— Это твоя идея. Давай же, достань якорь.

Таран не унимался. Лихорадочно спеша, мы обвязали веревкой Альрика и стали спускать. Вот уж когда светлый день ни к чему. Норманны тотчас заметили Альрика, и полетели стрелы. Однако он невредимым достиг поверхности воды и сразу же нырнул. А когда появился на поверхности, в его руке уже был якорь. Он быстро срезал его ножом с крепкой веревки.

Лучники не прекращали стрельбу и вода вокруг молодого тана так и вспенивалась от них. Он укрылся за носом лодки, в которую сразу вонзилось несколько оперенных стрел.

— Проклятье! Шевелись, Альрик! Там ты у них как мишень на стрельбище!

Мы тащили изо всех сил, молясь светлым духам, чтобы не дали врагам поразить Альрика или чтобы он ненароком не выронил якорь.

В какой-то миг среди людей, вцепившихся в веревку, я заметил и леди Гиту. Она тянула веревку наравне со всеми. Но вот светлая голова паренька показалась над парапетом и я тут же вырвал у него якорь. И пока другие, в том числе и Гита, вытаскивали мокрого бледного Альрика на площадку башни, я уже привязывал якорь — крепкий, доброй норфолкской стали — к веревке из скрученных ремней. Альрик, промокший, но упорный до конца, — вот, что значит настоящий сакс! — уже был рядом, принялся мне помогать.

А потом нам все же удалось подцепить якорем таран. Тут уж и вовсе стало не до шуток — наши кости трещали от натуги, когда мы. едва не ложась на землю, налегали на ремни. Таран начал крениться, а Цедрик, что стоял у парапета и глядел вниз, закричал, что один из воинов Ансельма пытается перерубить удерживающий якорь жгут. Но так просто это не сделать — веревка-то толщиной в руку. И все же… Ну еще! Навались!

И мы сделали это. Мы опрокинули таран. Люди Ансельма попадали в воду, кинулись назад. При свете дня были, как на ладони, и мы стреляли в них, разили, ликовали.

В тот день у всех было приподнятое настроение. Гита лично обнесла каждого чаркой эля. Интересно, отдыхает ли когда-нибудь эта девушка? Ибо если она не сидела над раненными, то готовила пищу или молилась. Такая красивая, хрупкая и, вместе с тем, столь мужественная. Воистину эта женщина достойна стать супругой такого воина как я. Но одно меня озадачивало: чем яснее я давал ей понять, какие у меня насчет нее планы, тем более она меня сторонилась. Ну да ладно уж. Мы все заперты в Тауэр Вейк и она, рано или поздно, поймет, что от своей судьбы никуда не деться.

Но на следующий день все изменилось, как я и предположить не мог.

С утра мы узнали, что люди Ансельма готовят новые осадные орудия. Сколько еще штурмов мы выдержим? Тем более, что многие считали ошибкой то, что послушали меня и заперлись в башне. В фэнах, говорили они, у нас бы по крайней мере была бы свобода маневра.

Чтобы не дать людям окончательно потерять веру в мои полководческие способности, я собрал саксов и завел пламенную речь о святости нашей борьбы. Каждый должен помнить, что мы не просто бунтовщики — наше дело правое, вдобавок мы вступились за беззащитную женщину. И если удача от нас отвернется, не следует страшиться смерти — коль и придется покинуть земную юдоль, то мы прихватим с собой немало проклятых норманнов и нас воспоют в песнях, как и великого Хэрварда!

Мало-помалу мне все же удалось поднять боевой дух. Был у меня этот дар. И я с наслаждением видел, как вспыхивают ненавистью глаза людей, как они потрясают оружием и напрягают мышцы.

Окрик Цедрика не сразу и привлек их. Надо заметить, что старый рив не слушал мою речь, как раз был на башне в дозоре. А тут он спустился, кричит что-то, хватает то одного, то другого за плечи, что-то втолковывает. Наконец он привлек внимание Гиты, Альрика, те поспешили куда-то, а люди уже улыбались, передавая друг другу известие. И я понял в чем дело. Один из моих людей пояснил возбужденно:

• Предыдущая
• 43/150
• Следующая