Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 66
- Предыдущая
- 66/93
- Следующая
– Каким образом? – тихо спросил ийту.
– Я отправился в поселок Могучих вместе с двумя своими родичами и двумя молодыми людьми из нашего селения. Я хотел, чтобы были свидетели поведения женщины, жившей в моей хижине, – хмуро сказал Йайанду.
Было ясно, что так он назвал жену не только ради соблюдения этикета нгандва, но и потому, что она противна и ненавистна ему.
– И что же? – подал голос один из судей.
– Люди не лгали! В тот же день мы, все пятеро, стали очевидцами бесстыдства этой женщины, – не глядя, показал он пальцем через плечо на стоявшую без юбки, съежившуюся от стыда и страха женщину, укрытую черным колпаком. – Ее не было в доме, когда мы пришли за ней. Она была со своим Могучим в з'Доловой, куда не пускают честных нгандва; она плясала с ним так, как пляшут Могучие, и она целовала его прилюдно…
Толпа оцепенела.
– Кто твои свидетели?
Из толпы вышли четверо, по виду – станционные рабочие, укладчики или землекопы. Один был еще очень молод, весен семнадцати, не старше, прочие повзрослее.
– Мы! – в один голос сказали они, приблизившись к судьям.
– Поклянитесь перед Высью, что каждое ваше слово – правда и что ложь не осквернит вашу совесть.
И ийту, время от времени поглядывая на бесстрастно молчащего М'буулу М'Матади, коротко произнес несколько фраз из «Первозаповеди», говоривших о святости домашнего очага нгандва'ндлу, людей нгандва. Потом все четверо, ничего не понявшие из древних, непривычно звучащих слов, подняли руки и, поцеловав солнечный луч, замерший на поднесенном ийту камне, начали рассказывать подробности того, что видели своими глазами…
Внезапно все замерло. Стало так тихо, что слышен был летучий шорох осыпающегося под порывами ветра песка и легкий шум деревьев, отстоящих на самом берегу Уурры, довольно далеко от места судилища.
– Так это все и было, – завершил рассказ старший из свидетелей, и все четверо, повинуясь разрешающему кивку ийту, вернулись на свои места.
Каноноревнитель сокрушенно покачал головой.
– О времена… Скажи, почтенный Йайанду, хочешь ли ты добавить что-либо к тому, что уже сказано?..
Оскорбленный муж скривил губы.
Нечего добавлять. Правдивые свидетели поведали все, не умолчав ни о чем. Во имя правды, принесенной людям нгандва светлым М'буула М'Матади, посланником Творца, он потребовал от жены вернуться, но мерзкая дрянь отказалась наотрез, сказав, что подала на развод, как это водится у Могучих. А когда он счел нужным привести доводы, предусмотренные «Первозаповедью», ее любовник отнял у него резную дубинку для усмирения непокорных жен и сломал об его, Йайанду, голову, чем нанес несмываемое оскорбление не только ему, законному мужу, но и всему роду И-Йан, ибо приведенная в негодность тьюти передавалась из поколения в поколение…
Йайанду гневно топнул ногой.
Всеми уважаемый мьенту О'Биеру, тоже – Могучий, который сейчас присутствует здесь, может подтвердить: с законной просьбой вернуть жену Йайанду пошел к начальнику стойл Железного Буйвола. И что же? Сперва ему велели предъявить какое-то брачное з'видетельство, потом предупредили, что жена – слыханное ли дело? – не собственность мужа и что ее нельзя учить уму-разуму при помощи тьюти…
– А потом мне было сказано, что грязная тварь уже не вернется в мой дом, потому что теперь она уже не она, а мьисьис Кеннеди и подала прошение о получении гражданства Галактической Федерации, – последние слова Йайанду произнес едва ли не по слогам, но практически не коверкая. – Я не хочу знать, что означает все это. Я понял одно: правда Могучих существует только для них самих, но не для людей нгандва. И тогда я пошел в степь…
Да, он пошел в степь, он разыскал в степи стан М'буулы М'Матади, он пал на колени перед посланцем Творца и, поцеловав ногу его, просил во имя Тха-Онгуа восстановить попранную справедливость. И не было отказа! Храбрые Инжинго Нгора тайно отправились в селение Могучих, пришли в дом, где грязная тварь предавалась блуду с бесчестным похитителем, накинули им на головы травяные накидки, и вот они стоят здесь оба – та, чье имя он не желает помнить, вместе с тем, кто склонил ее к позору и греху!
Толпа подалась вперед, стоящие в задних рядах вытянули шеи.
Колпаки упали.
Полунагая, в грязной, изодранной, спускавшейся к босым ногам рваными клочьями рубахе, белая от стыда и страха, ежась под колючими взглядами сородичей, стояла молодая, едва переступившая порог третьего десятка весен, женщина. Непрекращающаяся мелкая дрожь била ее. Лицо, грудь, руки, все тело тряслось как в лихорадке.
Ее соблазнитель, плотный приземистый Могучий лет тридцати, стоял рядом со скрученными за спиной руками. Как только колпак был снят, он повел себя недостойно. Сплюнул, выражая полное неуважение к судьям, не проявил почтения к М'бууле М'Матади, а на замечание каноноревнителя сперва не ответил вовсе, а затем откликнулся неразборчивым бурчанием. Усыпанное светло-коричневыми пятнышками лицо его было унизительно веселым, словно его не касались ни рассказ истца, ни вопросы ийту, ни ответы очевидцев, наперебой свидетельствующих о бесстыдстве преступников. Лишь однажды, когда женщина, подавленная подробностями рассказа четверых, зарыдала, глотая рвущийся из горла крик, меж рыжих ресниц похитителя чужих жен мелькнула тревога, и он, чуть сдвинувшись, коснулся плечом плеча распутницы.
– Кто может опровергнуть свидетелей, заставших этих людей в грехе и прелюбодеянии? – указывая на преступную пару, спросил ийту.
Толпа заворчала.
– Что там опровергать? Эта блудница всему селению раззвонила, что намерена улететь в Высь!
– Все верно!
– Гадина! Притворялась скромницей, а сама оскорбила уважаемого человека!
– Убить их надо! Камнями, как гхау поганых, – срывая с седой головы покрывало, дико закричала, подавшись вперед, мать развратницы.
И тотчас одобрительно загалдели женщины.
– Правильно сказала, Муу-Муу! Как шелудивых гхау, чтобы другим неповадно было!
– Тише, длинноволосые! Суд еще не закончился, – поднимаясь с камня, остановил их старец, восседающий посредине. – Решать будем после, а сейчас пусть скажут сами эти… Скажи, женщина, почему ты впала в грязь и грех с этим мужчиной? – не глядя на подсудимую, спросил он. – Может быть, муж твой плохой, не годится для брачной жизни? Или же твой Могучий отрекся от своих заблуждений и признал правду Тха-Онгуа?
Все насторожились. И хотя это была обычная судебная формальность, предусмотренная «Первозаповедью» для таких случаев, тем не менее толпа жадно уставилась на преступницу, ожидая ее ответа. Но она, по-видимому, не только не поняла, а даже не расслышала ответа.
Который, однако, было необходимо получить.
– Отвечай! – присоединился к судье каноноревнитель.
Искусанные губы женщины слабо пошевелились, но и слабенький шепот в абсолютной тишине был отчетливо слышен:
– Джех, Джех… Скажи же им, Джех…
Лицо Могучего передернулось, рыжие волосы встали дыбом.
– Руки развяжите, чур-рки захарчеванные! – Он, оказывается, неплохо владел нгандуани, разве что слегка пришепетывал. – Совсем озверели, да? Я ж в Машке братве все расскажу, – глаза его сверкнули, – вам, козлы, Дугермез раем покажется! – Теперь он обращался уже только к обер-оперу: – Кирила Петрович, батяня, глянь, что чучмеки с моей скво вытворяют! За что? Может, у нас с Шуркой любовь! Может, я ее с собой на Ундину забрать хочу?
При упоминании Ундины женщина встрепенулась.
Крис Руби, мало что понимая в происходящем, до сих пор предпочитал помалкивать в предвидении грядущих переговоров. Но отчаянные крики поселенца пропустить мимо ушей было невозможно.
– Господин обер-опер, сделайте же что-нибудь!
– Да уж, видно, пора… – невозмутимо буркнул Мещерских.
Натянув потуже фуражку, он отцентровал ее так, что кокарда оказалась строго над переносицей, одернул куртку и надул щеки.
– Ты, Джек Кеннеди, заткни хлебало, с тобой у меня особый разговор впереди! – Рык его рухнул на толпу, вмиг погасив гам. – А вы, люди, цыц! Я сказал: цыц! Погалдели, и будет! Слышите?
- Предыдущая
- 66/93
- Следующая
