Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 70
- Предыдущая
- 70/127
- Следующая
– И пусть верят, Димка, – появился вдруг Дед, которого он уже и не чаял услышать, во всяком случае, сейчас. – Уж поверь мне, человеку обязательно нужно во что-то верить. И пускай лучше верят в тебя. Им это необходимо. А ты потерпи…
– Отведай, дгаангуаби!
Два старика подносят ему большое блюдо с целиком сваренным петухом, а за ними двое двали несут корзинку, наполненную крупными отварными зернами, похожими на рис.
Что делать? Просто – есть, или?..
Н'харо, мгновенно уловив растерянный взгляд нгуаби, не оплошал. С его помощью все встало на свои места. Оказывается, у тушки следовало отломить левую ногу и уложить на медную тарель, посыпав тремя горстями зерен!
– Утоли жажду, дгаангуаби!
Гдламини, отстранив девушек-прислужниц, сама приносит к его сиденью чашу крепкого пива. В ее глазах – такая откровенная радость, что невольно вспыхивает догадка: да не она ли, стервоза малая, пристроила все это, с явлением Мгамбы и прочим? Пригубив напиток, Дмитрий торжественно вернул его дгаамвами, упорно и насмешливо сверля вождя взглядом.
Она не выдержала. Потупилась, пряча неуместную улыбку.
Блюдо с петухом, корзина с кашей и чаша с пивом пошли по кругу старейшин, и м'вамби один за другим, строго придерживаясь очереди, определенной возрастом, заслугами и родом, откладывали в глиняные плошки священное угощение.
А в зале тем временем становилось все оживленнее, гораздо веселее и шумнее, чем в чопорном кругу лучших людей.
Сперва изредка, затем все чаще доносились взрывы смеха.
Девушки, лукаво улыбаясь, обносили присутствующих, не обходя ни единого, глиняными жбанами с пивом…
Вновь застучали тамтамы, но теперь уже не выматывающе-нервно, а так, что ноги сами начинали подергиваться в такт ритму, готовые немедленно пуститься в пляс. Их перестук поддерживали плавные подзвоны малых гонгов. Затем гулко запели мужчины. В круг выскочили первые танцоры. Идя друг за другом, они, сперва нестройно, но с каждым мгновением все более слаженно, запели веселую песню о том, как хорошо в краю Дгаа жить, в краю, где так вольно и без опасений дышит полной грудью смелый, готовый в любой миг сурово насупить брови человек…
Песня крепла, набирала силу. Ее подхватили зрители, и вот уже запел весь мьюнд'донг, а танцоры двинулись уже не с притоптыванием, но легким, летящим шагом. Ритм пляски участился. Плясуны круг за кругом обходили костер. Они прыгали и извивались в мареве пламени так, что земля негромко гудела от топота их ног. Стены мелко вибрировали.
Потрясая копьями, к пляшущим присоединились разукрашенные пернатыми диадемами мужчины, и темп танца изменился. Это была уже древняя пляска охотников, призывающая удачу в любом начинании, пляска Красного Ветра…
Дмитрий, понемногу приходя в себя, благожелательно улыбался, наблюдая за разгоряченными людьми, щедро выплескивающими в ритуальном танце избыток энергии. Так будет и в битве, потому что пляска, она, в сущности, и есть малая битва, битва человека с самим собой, цель которой выяснить для себя и показать иным предел собственных сил.
Армен, юный Олекса, Степко и прочие колонисты, попивая пиво, сидели рядом с нгуаби, негромко обменивались впечатлениями. Пожалуй, первыми из мохнорылых удостоились они чести присутствовать на священном ритуале дгаа и не могли скрыть потрясения. Лишь Рыжий Гном, чаще прочих прикладывавшийся к жбанам с хмельным, помалкивал, жадно впившись маленькими зеленоватыми глазками в толпу, где, призывно передергивая изящными бедрами, плясали гологрудые девушки…
Нижняя губа Миколы отвисла, широкое веснушчатое лицо пошло алыми пятнами, подчерненными тенью от костра.
– Нич яка мисячна, – пробормотал он довольно громко, – зоряна, ясная… Отож!.. – и вдруг завопил что есть силы:
– Дивчинка, мила, люба, а чи не дашь козаку бражки?!
Хрупкая тоненькая девушка, закутанная в желтую шаль, приветливо кивнув, направилась к почетным гостям. Правой рукой она чуть-чуть, почти не касаясь, придерживала высокий глиняный кувшин на голове, отчего ее фигурка напряглась, сделавшись неожиданно зовущей, нежное, совсем юное личико светилось, влажно блестели набухшие губы.
– Вах! – негромко, но отчетливо заявил Армен.
– Авжеж, – не споря, согласился Степко.
Красавица тем временем подошла к Олексе и вдруг, встретившись с восторженным взглядом мальчишки, замерла. Пиво уже переливалось через край половинки ореха кье, а они все смотрели и смотрели друг на друга, словно беседуя о чем-то, никому не слышном, но всем присутствующим понятном.
Деликатностью зрители, к сожалению, не страдали.
Громыхнул многоголосый хохот, и лица подростков, вспыхнув, отвернулись в стороны, разорвав взгляды. Залившись румянцем, девушка засеменила прочь. Но на пути ее, распахнув огромные ручищи, возник Рыжий Гном, и стремление его было конкретно.
– А де моя горилка?!
Он икнул и радостно добавил:
– Та й де моя дивчинка?
А затем уточнил, ухмыляясь и подмигивая:
– Ой, що ж за кума, що пид кумом не була?
Раздался и тотчас утонул в общем гаме испуганный вскрик.
Девчонка мгновение-другое рвалась из крепких объятий. Затем большой глиняный кувшин приподнялся в воздух, чуть помедлил и с размаху опустился на рыжие кудри Гнома.
Мгновенно отрезвев, Микола схватился за голову и с непониманием уставился на вымазанные красным ладони.
Потом рванулся за убегавшей девушкой.
И столкнулся с оскалившим зубы, рычащим Олексой.
– Геть, джурка! – рявкнул Микола, отшвыривая парнишку в сторону. – Ця ж сучка мени юшку пустила! Зар-раза!
Все так же рыча, Олекса улетел во мглу. Исчез. Тотчас вынырнул откуда-то из-под пляшущих и, клацнув челюстями, кинулся на верзилу. Однако Н'харо и Мгамба успели раньше. С двух сторон, вполне уважительно и гостеприимно, они зажали оскорбленного до глубины души мохнорылого, и Рыжий, пару раз дернувшись, все сообразил и, сообразив, обмяк…
Сержант и ефрейтор, переглянувшись, поднесли ему сразу с двух сторон. Затем еще. И еще. Спустя немного времени, заглянув в глаза Н'харо и осведомившись, де ж його чорные брови навчились зводыть людей, Микола задумчиво посетовал, что, мол, как всегда, пидманули-пидвели, и ушел в нирвану.
А веселье продолжалось. Кружились, вертелись не знающие устали танцоры. Отблески огня прыгали на смуглые тела, сверкала медь браслетов, и метались тени по раскрашенным, татуированным лицам.
За костром призрачные, почти бесплотные фигуры колебались и жались поближе к стенам, чтобы дать побольше места танцующим. Качались стены, качались люди, качался потолок…
И Дмитрий тоже раскачивался.
Исчезло понятие времени. Какой это век? Не двадцатый ли, дикий и восхитительный? И что это за страна, не одна ли из тех, что были когда-то, до восстановления Федерации?..
Пляшут люди дгаа, выкрикивая в такт, беззаветно и беззаботно отдаются танцу, как будто с избранием нгуаби надежная стена уже накрепко прикрыла их от беды…
Пляшут люди дгаа, как плясали их предки и предки их предков много лет, и веков, и тысячелетий назад…
Гудит гонг, грохочут барабаны, стучат трещотки, и трепещет, рвется песня…
Праздник еще и не собирался завершаться, когда он, уточнив, дозволено ли обычаем, и получив в ответ утвердительный кивок измотанного до полусмерти дгаанги, оставил мьюнд'донг. И сразу заснул, хотя полубредовое забытье трудно было назвать сном. Там, в липкой мгле, кто-то рвался за ним вслед, догонял, подминал, хватал за горло и давил, давил, давил…
Ох, как тяжко!
Дмитрий дернулся, с трудом разлепил непослушные веки, пытаясь высвободиться из-под навалившейся тяжести.
Что за черная тень хищно склонилась над ним?
И услышал:
– Ты меня любишь, милый?..
– Да, – промычал он. – Да, чижик мой… а как же?..
Но тень, добившись ответа, все равно не собиралась униматься, напротив, нависла еще ниже, засыпав волосами лицо.
– Правда любишь?
– Да, да, да…
– А почему ты ушел? Ты не соскучился? Ты меня обманываешь?
- Предыдущая
- 70/127
- Следующая
