Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/69
• Следующая

– Так вот, Марк, – Сиверс доверительно тронул командира латышей за портупею, – есть решение послать матросиков в Новочеркасск. Меня там кое-что очень интересует. М-м… Скажем, один архив. Надеюсь, эти полосатые налетчики справятся с задачей и добудут груз, – командующий с удовольствием прислушался к последнему произнесенному слову – ему понравилось, как оно прозвучало.

– Да, добудут или свистнут из-под носа наших коллег-саблинцев, – повторил Сиверс. – Балтийцев нужно встретить на обратном пути. А то, неровен час, перепьются и потеряют что-нибудь. Подстрахуйте.

Рудольф Фердинандович недобро усмехнулся:

– А для всех остальных – у вас по плану экспроприация провианта. Говорят, аксайские казаки – самые зажиревшие. Вы там не стесняйтесь.

Рудас молча отдал честь и вышел. Вежливо обогнув на крыльце разлапистого и пыхтящего самокруткой Бугая, латыш по-тихому выругался.

Семья доктора Захарова жила в конце улицы Горбатой, неподалеку от Азовского рынка. В тот день у отца как всегда торчал какой-то пациент – доктор вечерами принимал на дому.

– Уленька, ты? – крикнул Владимир Васильевич. – А что так рано? И где кавалер?

– У него, папочка, образовались дела. Срочные. Дочь еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Гляди-ка! – Добродушное лицо в пенсне высунулось из кабинета. Доктор так и не заметил ни дрожащих губ, ни растерянного состояния девушки. – Не успел приехать, а уже дела!

«Кавалер» – подъесаул Ступичев – поселился у соседей несколько дней назад. Сказавшись старым другом прежнего постояльца, убывшего с добровольцами в Ростов, подъесаул занял его комнатенку.

В первый же день, улучив момент, он представился родителям Ули, а уже следующим вечером пил у Захаровых чай.

Аристократичный, рыжеватый, подтянутый, роста выше среднего, молодой мужчина с нервным взглядом близко посаженных серых глаз и повадками окопника красавцем не был. Но, по крайней мере, как сказала Зоя Михайловна, «он не такой пьяница, как все нынешние папашины знакомые». Кроме прочего, Валерьяна отличали безупречный пробор и привычка часто мыть руки. Усов Ступичев не носил.

Улина мать, конечно, была далека от мысли искать в такое время для дочери партию, но считала, что приличное общество семнадцатилетней барышне не помеха.

На вид Валерьяну Николаевичу Ступичеву было лет чуть меньше тридцати. Он рассказывал, что их полк, следовавший с фронта в Донецкий округ, разбежался по дороге, большей частью влившись в красный отряд войскового старшины Голубова. Многие офицеры были перебиты, многие изменили присяге, а ему и еще нескольким сослуживцам удалось на двух тачанках уйти в сторону Новочеркасска.

Обосновавшись у соседей Ларионовых, он периодически наведывался в штаб Походного атамана, ожидая назначения в формирующийся отдел оперативной связи.

Удивительно, но прифронтовой город продолжал пользоваться услугами городской телефонной станции – таким образом служебная информация становилась общедоступной. Новое подразделение было призвано обеспечить связь между штабом и частями полевыми телефонными линиями, а также свести все фронтовые сводки воедино.

В день, когда случился тот нелепый инцидент, у Валерьяна был гость. Ульяна сразу его узнала. Фотографа Ценципера, державшего собственное ателье на углу Московской и Горбатой, трудно было не заметить. Одетый, как заправский иностранец, в кепи, клетчатые бриджи и тупоносые шнурованные ботинки, сутулый Ценципер напоминал грача.

Несмотря на смутное время, его ателье работало. Клиентов, желавших «сняться на карточку», было хоть отбавляй. Тем удивительней прозвучала фраза Ступичева, что «мосье мастер» заносил ему заказ.

Визитер пробыл недолго. Вскоре после его ухода Ступичев в приподнятом настроении тоже направился из дому. Но у ворот, столкнувшись с возвращавшейся из булочной Улей, не долго думая, пригласил девушку на прогулку.

Предложение было столь внезапным, сколь и галантным. Валерьян начал с «Имею честь», затем отпустил сокрушительный цветистый комплимент, а в конце лихо прищелкнул каблуками. Надо было вежливо отказаться: ведь на этот день уже было назначено свидание. В три часа Улю будет ждать новый знакомый – гимназист Алеша. Они собирались в кондитерскую Виноградова. Но… До той встречи еще три часа, а искушение почувствовать себя объектом ухаживаний настоящего офицера-фронтовика было слишком велико.

«Мне же все равно в центр, – убеждала себя Ульяна. – Пройдусь по Московской, публику посмотрю, наряд новый пригуляю… На улице не холодно…»

А еще завораживала возможность в воскресный день встретить подружек: «Они же попадают от зависти!»

– Хорошо, – скромно опустив глаза, сказала девушка и тут же поставила условие:

– Но только недолго, часика два.

«Жеманится», – подумал Валерьян, хорошо разбиравшийся, как он считал, в выкрутасах женского пола. И, улыбнувшись, произнес:

– Как скажете, Уленька. Сегодня вы – мое высшее командование.

В центре было людно. Всюду расхаживали парочки. По мостовым резво катили пролетки и проносились авто с пахнущими одеколоном и коньяком высшими чинами. У театральных афиш собирались компании. Покидая парикмахерские, хлопая друг друга по плечу, капитаны, ротмистры и подполковники погружались в натопленные недра борделей.

Город жил как в дурмане. Дух разочарования и преступной беспечности витал над Новочеркасском. Ресторанная жизнь кипела, гостиницы были переполнены, а к надоевшим воззваниям о помощи партизанам гуляющая по Московской улице публика относилась безучастно. Днем расфуфыренный Новочеркасск надувал щеки. По ночам же на окраинах лютовали бандиты, которых казаки при поимке вешали на столбах. Но это мало помогало.

Уля, взволнованная тем, что пойдет гулять под ручку с кавалером-военным, принарядилась. Бежевое манто отлично гармонировало со светло-русыми, убранными в толстую косу волосами, норковыми муфтой и бояркой, подчеркивая глубину виноградных, с задорными зелеными искорками глаз.

Вне общества Улиных родителей Ступичев оказался остроумным, занятным собеседником. Галантно держа руку кренделем и легко подстраиваясь под ее шаг, Валерьян рассказывал о Петербурге. То, что какое-то время подъесаул служил в столице, делало его в глазах девушки обладателем богатства, которое, сколько ни трать, израсходовать невозможно. Невский проспект, Мойка, Фонтанка, Адмиралтейская набережная, Императорский флот – эти названия будили романтические грезы, заставляя сердце ныть сладкой завистью. «Мечтательной барышне», как поддразнивал Улю отец, всегда до смерти хотелось занять место салонных красавиц на картинках столичных журналов, подшивки которых они с подружками залистывали до дыр.

Узнав, что девушка обожает театр, кавалер-военный поспешил показать себя знатоком театральных постановок. Обсуждения известных пьес и актерской игры заняли у парочки половину обратного пути.

Внезапно Уля заволновалась. За приятными разговорами она совершенно потеряла чувство времени. Но Ступичев ее успокоил, сказав, что прошел только час. Считая, что напускная торопливость – элемент врожденной женской игры. Валерьян специально соврал. На самом деле прошло уже более полутора часов.

Ступичеву льстило, что многие мужчины оборачиваются на его спутницу. Позволить такой красотке удрать от себя? Ну уж нет! Следующим шагом на пути к обольщению юного сердца в планах подъесаула было посещение кафе, расположенного неподалеку от входа в Александровский сад. Оставалось лишь словно невзначай оказаться у ажурной двери с вывеской «Кафе-Шампань» и галантно предложить продегустировать божественный напиток.

Непринужденно болтая о всяческих пустяках, парочка, провожаемая завистливыми взглядами военной публики, направлялась к Атаманскому дворцу.

До кафе оставалось не больше ста шагов. Но у ворот Александровского сада счастье курсистки закончилось. Она увидела Алексея. Он стоял с невесть где раздобытым в военном феврале букетом цветов и озирался по сторонам.

Уля почувствовала себя весьма неловко. Девушка не могла понять, в чем же дело. Отчего он здесь оказался так рано? Чувства ее пришли в смятение.

• Предыдущая
• 8/69
• Следующая