Клуб ангелов - Вериссимо Луис Фернандо - Страница 15
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
Для Ливии рассказы о сиамских лесбиянках — символ бесполезной траты моей жизни и моего таланта. Сауло, Маркос и время от времени остальные члены компании вносили свой вклад в сиамскую сагу, но большая часть рассказов — мои.
Неудачливые сестры Зенайде и Зулмира, не способные в силу объективных причин реализовать мощное сексуальное влечение друг к другу, пытались компенсировать разочарование связями с другими женщинами, сложными и шумными, сопровождаемыми ревностью. Поскольку они не могли остаться наедине со своими партнершами, одна должна была выслушивать критику, жалобы или сдавленный смех другой, когда произносила вычурное объяснение в любви, или нетерпеливые вопросы вроде «Вы уже кончили или нет?» посреди процесса.
Но приключения сиамских лесбиянок не ограничивались сексом. Время от времени кто-нибудь из «Клуба поджарки» подбрасывал мне идеи — «Зенайде и Зулмира против агента 007» или «Зенайде и Зулмира в сборной по футболу». Я не отмахивался от этих предложений, я их развивал. Однажды поругался с Пауло, который обвинил Зенайде, Зулмиру и меня в отчуждении от действительности, в то время как страна переживает тяжелый период режима диктатуры. Когда пресса подконтрольна, людей арестовывают и пытают, в общем, все эти детали, которыми среди нас был озабочен один Пауло.
В ответ я придумал «Зенайде и Зулмира, разочарованные политическим процессом, уходят в геррилью». История имела грандиозный успех на шестичасовой встрече в агентстве, а трагический финал был подсказан самим Пауло: Зенайде, восхищенная строительством Трансамазоники, отказывается от вооруженной борьбы и сдается правительственным силам, забыв упомянуть, что Зулмира с ней не согласна и прячет под юбкой бомбу, которая взрывается в тот момент, когда обеих сестер принимают власть имущие Бразилии. Взрыв убивает президента и всех военных министров, меняя курс бразильской истории, и, главное, разделяет сиамских близняшек, которые наконец-то могут любить друг друга как хотят на руинах президентского дворца.
Теперь я продолжаю придумывать истории о сиамских лесбиянках, уединяясь дома в своем кабинете, так похожем на дупло дерева, в котором жила беличья супружеская пара из сказки. Но рассказы становятся все мрачнее. Близнецы продолжают быть сиамскими, но со временем и с возрастом это их положение превратилось в аллегорию, которую я сам плохо понимаю. Аллегорию проклятой двойственности,, ужаса от безапелляционного присутствия другого — нашего тела; от излишка мяса, которое не есть мы, но жизнь и биография у нас одна; тело, которое, умирая, уводит нас за собой… Я слышу голос Ливии:
— Даниэл, хватит!
Для нее сиамские лесбиянки даже в их комическом варианте — болезненный бред. Она слышать не желает об их приключениях прошлых лет, когда мы с ней еще не были знакомы. Ливия говорит, что они уже тогда были проявлением нашего патологического женоненавистничества. И это еще одна из бесчисленных канав, из которых она хочет меня вытащить. Я превратился в слишком странную личность.
Жуан был единственным, кто не воспринимал сиамских лесбиянок. Он не осознавал, в чем прелесть. Ему нравились хорошие анекдоты. Не те, что он называл «юмором ха-ха», которые заставляют людей улыбаться и говорить «ха-ха», показывая, что они поняли шутку, вместо того чтобы нормально посмеяться. Жуан, наш ушлый политикан, в течение многих лет выживал в сумрачном мире полулегального финансового офиса, хотя был приговорен к смерти многими разоренными клиентами. И он не потерял хорошего настроения.
Я подумал о его смехе, о его неизменном оптимизме в любой ситуации, когда спросил Лусидио, каким будет меню на ужине Самуэла.
— Не будет ли это, случаем, баранья нога, мое любимое блюдо?
(Другими словами, не я ли выбран, чтобы умереть, если порядок действительно алфавитный.)
— Нет, — ответил Лусидио. — Я приготовлю шампиньоны, жаренные по-провансальски, если вы не пресытились чесноком после паэльи несчастного Андре. Потом — утка в апельсиновом соусе.
Утка в апельсиновом соусе — любимое блюдо Жуана.
Я позвонил Сауло:
— Утка в апельсиновом соусе.
— Что?
— Это блюдо, которое Лусидио готовит на следующий ужин.
— Ну и что?
— Это любимое блюдо Жуана. Молчание. Наконец я услышал:
— Позвони ему.
Я позвонил Жуану:
— Следующий ужин Лусидио. Для Самуэла.
— Да?
— Утка в апельсиновом соусе. Он отозвался после долгой паузы:
— Спасибо.
Жуан пришел первым на ужин Самуэла. Заметив мое удивление, объяснил:
— Утка в апельсиновом соусе, приготовленная Лусидио. Ты думаешь, я могу упустить такое?
Маркос и Сауло пришли сразу вслед за ним и тоже удивились, увидев Жуана. Сауло посмотрел на меня. Я поднял руки вверх, показывая, что снимаю с себя всякую ответственность:
— Я предупредил.
— Ты хочешь умереть, Жуан? — поинтересовался Сауло.
— Вы забываете, — отозвался Жуан, — что есть разные версии. Первая: смерть наступает в алфавитном порядке. В этом случае очередь Даниэла. Вторая: умирает тот, кто…
Жуан вынужден был прерваться, потому что Лусидио вошел в гостиную, чтобы проверить какую-то деталь на уже накрытом столе. Когда Лусидио вернулся на кухню, Жуан продолжил:
— Вторая версия: умирает тот, кто больше всего любит приготовленное блюдо. И третья: мы все — сумасшедшие. Смерти не имеют отношения к ужинам.
— В любом случае, — вздохнул Маркос, — сегодня мы это узнаем.
Самуэл всегда подавал шампанское на своих ужинах. До и во время. Мы начали пить шампанское с чудесными канапе Лусидио. Выпили за Рамоса и Абеля и, после некоторого колебания, за Андре. Потом Жуан качнул бокалом в мою сторону и произнес:
— Пусть умрет худший.
Маркос сделал «Тсс!». Лусидио мог услышать.
У нашего повара возникла проблема с духовкой. Он рассчитал три утки на группу из восьми человек, но в духовку помещалось только две. Он решил готовить третью утку, пока мы расправляемся с двумя. Они были восхитительны. Жуан стонал от вожделения над каждым куском. Никогда он не пробовал такого апельсинового соуса. И я должен признаться, что перспектива смерти увеличивала мое удовольствие от еды. Правду говорил Лусидио о фугу: риск смерти действительно обостряет осязание, вкусовые ощущения приобретают неизведанную новизну, наступает состояние экзальтации, почти эйфории. Я вспомнил теорию Рамоса, высказанную на ужине перед его собственной смертью о том, что в наших странствующих клетках есть нечто завидующее приговоренному, то, что ревнует к несомненной смерти. Жуан должен был чувствовать то же самое. Он тоже был благословлен судьбой, наслаждался этим новым удовольствием — едой в коридоре смерти. Когда я пошел за третьей уткой, то заметил, что Лусидио отложил несколько кусков с соусом на отдельную тарелку. Жуан и я взяли на себя уничтожение добавки в отличие от остальных, пребывавших, похоже, в предсмертном состоянии, хотя бы и от удовольствия.
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
