Белое танго - Вересов Дмитрий - Страница 87
- Предыдущая
- 87/149
- Следующая
— Гад же ты все-таки, Шеров. Я-то обыскалась. Почему не сказал, что он у тебя?
— Чтобы ты возвратила его своему благоверному? Извини, это не входило в мои планы.
— А теперь входит?
— Увидишь. Пойдем в гостиную.
Там, за журнальным столиком, разложив перед собой кожаную папочку, сидел отдаленно знакомый ей пожилой пижонишко Лимонтьев, которого Шеров несколько лет назад неизвестно зачем сделал директором какого-то скучного института. Завидев Таню, он поспешно вскочил, поцеловал руку, сказал пару затрепанных комплиментов, после чего продолжил беседу с Шеровым. Со второй его фразы Таня напряглась — речь шла о тех самых голубых алмазах, которыми когда-то с таким энтузиазмом занимался Павел. В институт приехала американская ученая дама со смешной фамилией Кайф и шибко интересуется алмазами и, в частности, давнишними разработками Павла. Ох, не случайно Шеров возвратил ей медальон именно сегодня.
Он ничего не делает случайно. Таня слушала их мудрый разговор и понимала, что у Вадима Ахметовича возник на тему алмазов шкурный интерес, и сделалось как-то не по себе.
— Оно? — обратился к ней Шеров.
Таня кивнула — нелепо было отрицать очевидное.
— Покажи.
Не хотелось, но пришлось предъявить алмаз Лимонтьеву, у которого глазки разгорелись самым непристойным образом, и пригласить его к себе, уже с американкой.
После ухода Лимонтьева у Тани был серьезный разговор с Шеровым. В ее жизни существовало два человека, которые в ее сознании никак не совмещались, пребывая в разных, несоединимых мирах. Сближение этих миров чревато гибелью для менее жизнеспособного из них, сколь бы прекрасен и чист он ни был. И Таня без обиняков заявила Шерову, что категорически запрещает ему каким-либо образом вмешивать Павла в свои делишки. Вадим Ахметович был на редкость терпелив и смиренен, подробно и убедительно растолковал, что намеченный альянс законен и результаты его будут для Павла Чернова положительны во всех смыслах. Человек получит возможность вернуться к любимому делу, начнет, наконец, зарабатывать, воспарит духовно. Шеров клятвенно пообещал Тане ни к каким комбинациям Павла не подключать, ограничить его участие в проекте чистой наукой и при первой же возможности отпустить с миром. Таня не столько поверила тогда Шерову, сколько согласилась с его логикой. Потому что очень хотелось с ней согласиться: изредка общаясь с Адой по телефону, она знала, насколько хреновы у Павла дела. И дала себя убедить. Правда, напоследок не удержалась и впервые позволила себе угрозу в адрес шефа:
— Смотри у меня, кобелина, — заявила она своим «эротическим» тоном. — Ежели с моим чего по твоей милости случится!..
— Да ты че, лапушка! — подстать ей ответил Шеров. — Падла буду, век воли не видать!
Но оба понимали, что реплики их шутливы только по форме.
IV
Марина Валерьяновна Мурина принадлежала к презренному меньшинству, изгоям и отщепенцам. В то время, как весь советский народ… Народ, люто ненавидя синюшные, тяжкие, похмельные понедельники, напротив, чрезвычайно положительно относится к пятницам, рабочим лишь постольку-поскольку и вливающим благодать перспективой двух дней законного оттяга. И поскольку ожидание счастья сплошь и рядом оказывается весомее собственно переживания этого самого счастья, не будет преувеличением сказать, что пятница стала любимым днем для всей страны. Марина же Валерьяновна к понедельникам относилась индифферентно (три урока в училище плюс часовая частная халтурка там же), не любила вторников (занятия и утром, и в вечерней группе), пятницы же терпеть не могла и боялась их до умопомрачения.
Директриса уже который год ставила Марине Валерьяновне на пятницу три вечерних урока. Конечно, из-за глубокой личной неприязни, так и сквозившей в отстраненно-деловом тоне, который держали с Муриной и администрация, и коллеги, мымры бездуховные. Ясное дело, они у директрисы все в любимицах, свои в доску, чай из одного бачка мусорного вылупились. И, естественно, ни одна из этих шкур не имеет такого гадского расписания, как она.
— Но, Марина Валерьяновна, дорогая, у Семеновой два маленьких ребенка, Лихоманкина у нас на полставки, Куцева в декрете, а часы закрыть надо… — бубнила в ответ на ее справедливые протесты секретарша Эльвира, отводя глазки, заплывшие от хитрости и тайных запоев.
И бесполезно доказывать этой метелке, что такое расписание обрекает Марину Валерьяновну на ночной пятнадцатиминутный марш по жуткому пустырю, где каждые сутки кого-нибудь грабят, избивают, насилуют, и недели не проходит без свежего трупа…
До восьмидесятого года Мурина жила в одной комнате с бывшим мужем в гнусной коммуналке на Маяковского. Комната запущенная сверх меры, разделенная перегородкой — чтобы поменьше видеть мерзкую смазливую харю экс-супружника.
Соседи сплошь твари, суки, быдло… Марина Валерьяновна вздохнула было с облегчением, когда их трехэтажный флигелек дал неизлечимую трещину прямо по комнате соседей Фуфлачевых — жаль, никого не убило, когда обрушился потолок! — и пошел под экстренное расселение. Но мерзавцы, окопавшиеся в жилкомиссии, приличную площадь придержали для ворья, у которого всегда есть деньги на взятку, а Муриной выдали смотровой на комнатушку в трехкомнатной квартире на восточной окраине Купчино. В ответ на законные упреки исполкомская сволочь нагло заявила:
— С площадью в городе напряженка. Вы бы, гражданочка, радовались, что на гражданина Жолнеровича отдельный ордерок выбить удалось.
Докторишка усатый получал сходную комнатушку где-то у черта на Пороховых.
Новые соседи оказались, естественно, не лучше прежних, разве что числом поменее. Парикмахерша Зойка — сплетница, развратница и алкоголичка. Тупая бабка с дебильной внучкой, не сливающей за собой в сортире. В город выбираться переполненным автобусом, за сорок мучительных минут доползавшим до «Электросилы»
— либо через тот самый пустырь на электричку до Московского. Днем еще ничего, а вот ночью…
Пожив с недельку на новом месте, Марина Валерьяновна купила в канцелярском шило и с тех пор носила в портфеле. Часто укалывалась до крови, рвала книги, бумаги, но выбросить не решалась.
- Предыдущая
- 87/149
- Следующая
