Ноль часов - Веллер Михаил Иосифович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/117
• Следующая

«Мы сваляли огромного дурака, — прошептал Ольховский Колчаку. — Надо было запатентовать приоритет на название — гребли бы сейчас огромные деньги. — Не переживай, — отозвался Колчак, — они бы тогда назывались Афина или Паллада. Налоговая с них не гребет — и ты бы хрен получил».

В заключение бабушка из кинотеатра «Аврора» положила книжечку билетов на завтрашний сеанс, а двое молодцов с мебельной фабрики «Аврора» вволокли в трех запечатанных упаковках несобранный письменный стол «Аврора». Ставший рачительным Ольховский подумал, что билеты завтра пошлет сдать в кассу, а стол постарается вернуть фабрике за деньги.

— Вы видите, товарищи, — сказал зам, — насколько един с нами, можно сказать, наш город на Неве!

— Особенно бараньи котлеты, — непримиримо сказал Колчак.

— Куда ни плюнь — «Аврора», — подтвердил из заднего ряда Груня и был немедленно удален.

После перекура с сигаретами «Аврора» настал черед художественной части. Шефы пересели в первый ряд. Вошли двое ребят из театральной студии «Аврора». Они были переодеты матросами так, как можно переодеть в форму никогда не служившего человека.

— Кто это? — надсадно спросил первый, глядя в зал.

— Публика, — ответил второй, но не ему, а залу. — Наши потомки. Наше будущее, о котором, помнишь, мы тосковали когда-то на кораблях.

— Интересно посмотреть на осуществившееся будущее, — заметил первый. — Наблюдают за нами… не видели моряков!

Реплику встретили дружелюбным смехом. Актеры были подобраны совершенно одинаковой фактуры, как две головы морского змея, и первая голова была совсем глупой, а вторая поясняла ей увиденное.

Ольховский узнал «Оптимистическую трагедию» Вишневского. Название не было объявлено, очевидно, для большего сценического эффекта. Расчет работал: непосредственное восприятие матросов не было замутнено знанием советской классики.

Голос второго задрожал:

— У каждого из них была семья. У каждого из них была женщина. (Ему ответил беззвучный стон.) Женщины любили этих людей. (Возглас: «Еще как!» Колчак обернулся к аудитории.) У многих из них были дети. (Рыдание.) И у каждого было некое смутное: грядущее поколение. И вот оно пришло, это поколение. Здравствуй, пришедшее поколение!

Актер неосторожно дал паузу, мгновенно забеременевшую готовым рявкнуть ответом: «Здрав! жлам!». Нежеланные роды остановило появление молодого господина в серенькой тройке — представителя инвестиционного фонда «Аврора». Опоздавший уверенным жестом прервал спектакль, долю секунды сравнивал двух капитанов первого ранга и, повинуясь чутью, именно Ольховскому протянул чек на пятьсот долларов. Таким образом, пришедшее поколение поприветствовало себя аплодисментами. Инвестор поклонился и сел.

Вторая голова продолжила уязвленно:

— Он предлагает молча подумать, постигнуть, что же, в сущности, для нас борьба и смерть.

В контексте прозвучало так, что жизнь копейка.

Ольховский терпел минут шесть — до исторической кульминации, волей автора поставленной в начало пьесы.

Девушка в перетянутой кожанке выпалила холостым из газового револьвера и закричала:

— Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?

— Молчать! — приказал Ольховский, вставая и тем гася требующую немедленного вмешательства ситуацию.

Колчак сильно ущипнул зама за ляжку.

— Антракт! — объявил он, приходя на помощь.

В антракте заму был показан кулак. Команда огребла по наряду. Актерам налили в порядке извинения: пояснили специфику и напомнили о краткости, этой горемычной сестре таланта. «Двадцать минут, ребята. Ну, композицию по основам».

От семикратного сокращения пьеса ничего не потеряла. Узловые моменты монтировались между собой по оптимистическому принципу «пришел, увидел, победил» — ушла дурная суета. Две головы налегали на ремарки.

Комиссар сползла по переборке и завещала:

— Реввоенсовету сообщите… что крейсер «Аврора»… разбил противника. Держите марку военного флота… — Это было ее личное поздравление хозяевам и одновременно маленькая актерская месть за усекновение роли.

И второй ведущий гневно и упоенно завершил:

— Это обнаженный, трепещущий порыв и ликующие шестидюймовые залпы, взлетающие над равнинами, Альпами и Пиренеями. Восторг поднимается в груди при виде мира, рождающего людей, плюющих в лицо застарелой лжи о страхе смерти. Как течение великих рек, залитых светом, как подавляющие грандиозные силы природы, страшные в своем нарастании, идут звуки, сырые, грубые, колоссальные — ревы катаклизмов и потоков жизни.

Аплодировали стоя, и никто не смеялся. Было в этом наивном и выспреннем пафосе то, чего не бывает в жизни, или наоборот, что в жизни как раз есть, но не может быть высказано нормальными человеческими словами. Было неловко за самозваных актеров, произносящих эту чушь, но то, что так коряво, фальшиво и неумело пыталась выразить и внушить пьеса, то в своем настоящем и очень простом виде было в людях.

После праздничного ужина, когда в офицерской кают-компании с женщинами-шефами выпили брудершафт, зам объявил:

— А теперь — кино!

Два дня он ползал с любительской видеокамерой, взятой в прокате, а звук накладывал в радиорубке с пластинки «Советские марши».

Кассету вложили в видик большого телевизора — «общего» — и расселись со вниманием.

Под бодрые такты «Новостей дня» пошла панорама «Авроры» у набережной. Это прервалось кукареканьем горна, и флаг вполз в небо, заняв экран.

Затем пошла сплошная производственная хроника, но смотрели ее увлеченнее любого боевика.

Буханье «Славянки» придавало чувств попыткам Колчака всунуть узкое лицо в ствол орудия правой бортовой батареи, из которого вырезана стальная перемычка и зачищены приливы сварки с нарезов.

Работяги в румпельном отделении привинчивают к основаниям спертые с завода электромоторы и подводят к ним кабель. Их усилия сопровождает «Раскинулось море широко».

На юте облачают водолаза и проверяют воздушную помпу. Мознаим линейкой замеряет расточенное гнездо бронзового винта и машет кулаком, попадая в ритм «Путь далек у нас с тобою».

• Предыдущая
• 30/117
• Следующая