Махно - Веллер Михаил Иосифович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/77
• Следующая

Понравилось. Хитрость и маскировка – основа партизанской войны. А партизанской войне народ учить не надо: прикинуться невинным, убить исподтишка и скрыться, мол ни при чем я, – это в натуре, в крови. Главная трудность – когда компания (отряд, группа, шайка, банда) большая: разбежаться по домам нетрудно – труднее собрать всех в один нужный момент. Так ведь и это умение – дело наживное. Так еще немецкие крестьяне при Лютере рыцарей били.

И тянется утомляющаяся от собственного веселья свадьба по горячему пыльному шляху. Невеста уже украдкой семечки лузгает, жених ко штофу с дружками прикладывается. Родители на отдельной бричке старые песни заводят, дивчата с подвод новые выкрикивают, бандурист гармонисту вразнобой. Встречные разъезды крестятся на икону, крякают после чарки, желают хозяйства да детишек.

Протянулись сквозь все село, и уже на выезде – раз, два, три! винтовки из соломы, пулемет из-под ковра! – «Огонь!» – зазвенели стекла в барской усадьбе, с ревом ворвались сбросившие маскарад хлопцы: кровь по лестнице, мозги по мощеному двору. Крутится Махно на кауром жеребце, с удовольствием хлопает самых храбрых из новенького маузера: заговоренный, следит за положением.

Не стало в усадьбе полуэскадрона варты расквартированной, и хозяев, и хлеба с инвентарем, и коней со сбруей, мебель и утварь как муравьи уволокли селяне бесследно, и самой усадьбы не стало в прозрачном пламени.

– Значит, так, громодяне. Бери что хочешь, если оно другим не взято: трудись свободно, живи честно. Коня береги. Оружие сховай. А надо – придет до вас человек, хоть днем хоть ночью, хоть конный хоть пеший, с приказом да сроком. Пойдете бар бить, белу кость сничтожать, за счастье простого народа биться?

Ревут крестьяне согласно!

Лесов в Новороссии нет. Как стол степь, в укрытии не отсидишься. При доме, при хозяйстве, при семье – живет себе мужик, кряхтит под законом, кланяется власти, покоряется силе. А ночью – винтарь отец да шашка матушка, хопа – и нет варты, и нет бар, и мадьярского отряда тоже нет. Свищи ветра в поле. Откель добро? – да с ярмарки, на кабанчика сменял. Откель конь? – да цыган блудилый за женины серьги золотые продал. Винтовка на огороде прикопана? – да с войны принес, у нас все их с собой брали, время такое, чего ее бросать-то было. Как приказ был сдавать?! Отец родной, да забери ты ее от греха, да чтоб не видел я ее, да не губи ты детишек малолетних ради, я ж с нее сроду не стрелял! вот те крест!

А головка движения – то там нашумела в гайдамацкой форме, то за триста верст в австрийских мундирах австрийцев же в клинки взяла, то эшелон хлеба на станции сожгла ночью. И нет ее.

В мае с севера и востока просочились люди, а допрежде людей просочились слухи. Что большевистско-эсеровское правительство – коммунистическое правительство! – силой да под расстрелами выгребает у крестьян зерно подчистую. Только бы зерно... Мясо, сало, картошку, капусту, репу, подсолнух – все, что годится для пропитания. Ложись да подыхай! Продразверстка.

А ярмарки большевики запретили, и торговать в городе тоже запретили, и вообще менять хоть что на что запретили, а только сдавать властям. И за нарушение кара одна – расстрел.

И стали крестьяне по возможности красные продотряды уничтожать, и комиссаров к ногтю, и власть их от антихриста.

И пришли сведения, что в апреле красное правительство всех анархистов заарестовало, и многих расстреляли, а многих под стволом заставили отречься от своих идей и пойти под начало партии большевиков. И флотскую братву перекрестили, и старых идейных борцов объявили вне закона.

А потом объявили вне закона всех эсеров. Заслуженных каторжан снова сунули в тюрьмы. Несгибаемых революционеров расстреливали по подвалам. Врали, что устроили эсеры мятеж, а в чем тот мятеж, кто от него пострадал, что мятежники сделали – о том ни слова.

– Власть под одну свою руку подбирают, как вожжу на кулак!

– А с Дону надвигается власть того хуже. Казак к мужику лютый, казак мужика за человека не держит. А во главе у них белые генералы, и вернуть они хотят прежний порядок. Землицу отдай – и гни спину...

– А немцы поддерживают гетмана, а при гетмане – паны, баре, помещики да колонисты. И тоже все за прежний порядок, да и еще все грехи нам попомнить грозят.

– А Петлюра до себя всех скликает немца и гетмана бить. Но он самостийник, и он социалист. Тоже – власть, государство, – хомут на шею и живи по чужому приказу!..

Учитель засаленную газету читает. Бывший унтер чего в городе слышал пересказывает. А вот морячок от частей товарища Дыбенко куда подальше подался, где-то на Украине затаился Дыбенко в боязни расстрела бывших друзей:

– Конец скоро большевичкам, и не сумлевайтесь! Все их ненавидят, никто с ними не ладит! Да под ними и нет почти никого. Где белые, где немцы, где чехи, где эти из Учредилки бывшей.

Вздохнул Махно, показал налить горилки, выцедил словно воду и кулаком занюхал.

– Куда ни кинь – везде клин. Ни гетман, ни генерал, ни самостийники нам не союзники. Одни сразу придавить хочут, а другие сначала на трудовом селянском горбу подъедут в рай – а потом уже используют да скрутят на свою пользу. И у всех кака-никака сила. И кака-никака своя правда. А большевики ба-альшую промашечку делают. Рабочие их голодные, а селяне ненавидят. И пощады им ждать не от кого.

– Это ты к чему?

– А и просто все. Люди они решительные, отчаянные, правительство скинули, власть взяли и не отдают. А используют власть по-дурному. Значит – что? У них – города некоторые, также заводы и оружия арсеналы. В союзе с ними мы отбиваемся – а тем временем крестьянство все переходит на нашу сторону. А крестьянство – это, почитай, почти весь народу.

– А потом?

– А потом, если перестанут нам быть нужны – мы их самих вне закона объявим!

– Га-га-га!

Ох не сразу приходило понимание. Ох не сразу прояснялась обстановка, туманнее тумана и запутанней сыромятного узла на хомуте. Не сразу прояснялось решение, точное и сильное, как выстрел сквозь листву.

Сначала появился вдруг в Гуляй-Поле Аршинов-Марин – галстук, шляпа, саквояж, бомба на поясе и наган в кармане.

– Нестор! Ну – вот и принял я твое приглашение! – Обнялись.

По крышам бежал Аршинов-Марин с квартиры, штурмуемой латышскими стрелками Петерса. На крышах вагонов добирался.

– Вот тебе и союзники. Вот тебе и друзья! И ведь мы и во власть к ним не лезли, и в управление не лезли. Мы просто стояли на своей точке зрения: свобода. Государственнички, диктаторы, что с них взять... ну же и шкуры подлые.

Еще время – на подводе припылил со станции Волин (Эйхенбаум, петроградского профессора брат). Достал для возчика мелких ассигнаций из всех мест, снял потертый котелок с ранней лысины, внесли за ним неподъемный чемодан книг.

– Слава идет о вашей вольной республике, Нестор Иванович! В обеих столицах говорят.

За столом налили мясного борща, нарезали хлеба – без счета хлеб, белый, высокий; горилка в стаканах, соленья в мисках.

– За свободу! За вольный трудовой народ.

– Говорят о нас? – польщенно переспросил Махно. – И чего?

– Что вольный край. Что никто никого не принуждает. Что ничьей власти крестьяне не признают. А кто сунется – берутся за винтовки и уничтожают. И что ширится ваша территория с каждым днем.

– О це так. О це добре. – Осклабился Махно: – Наливай!

И явился, вразвалочку и загребая клешами, перед зданием Совета красавец: каштановые локоны до плеч, бескозырка на бровь, маузер в лаковой кобуре по бедру бьет:

– Ну? Кто тут анархисту с Балтики руку пожмет? Есть браты?

– Федька?! Щусь?! Решился?

– В гости звал? Ну – примай. А то шо-то в Питере змеи подколодные душить стали революционных борцов.

• Предыдущая
• 19/77
• Следующая