Баллада о бомбере - Веллер Михаил Иосифович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

Когда бомбы вышли, мы еще на бреющем прошли несколько раз вдоль колонны, прочесали из пулеметов.

Минут сорок это заняло. Задержали, подавили.

Ну что, задача выполнена. Пора домой возвращаться.

Идем.

А видимость – миллион на миллион. И остается только молиться, чтоб немецких истребителей не было.

И, конечно, появились. Свалилась четверка «мессершмиттов» сзадисверху от солнца, как полагается, и моего ведомого сожгли сразу, с первого захода. Вспыхнул он и падает камнем. Никто не выпрыгнул.

А на мне они, похоже, решили молодых потренировать. Распались на две пары и заходят сзади по очереди. Заходят, отстреливаются и проскакивают вперед.

Когда подходят ближе сзади, слышу, по ним стреляет стрелок-радист мой. А когда проскакивают – им вслед стреляет штурман из своего фонаря, из носовой турели.

Потом слышу – перестал радист мой стрелять. Я ему по связи: «Яша! Яша!» Молчит. Убили, значит.

А потом и штурман перестал стрелять. А он вот тут сидит, у меня перед коленями; впереди и ниже.

Смотрю я – а у штурмана вместо головы одна каша. Убили штурмана. Как раз в этот день у него день рождения был. Двадцать пять лет ровно ему исполнилось.

Ну что. Они у меня вдобавок перебили сразу тяги руля, педали проваливаются, и мне даже не свернуть.

Вцепился в ручку и держу себе по прямой, как по ниточке.

А они заходят сзади попарно и по очереди по мне отстреливаются. У меня уже плоскости в лохмотья, фонарь разбит, приборная доска – в щепки. А держусь! Неплохая была машина, устойчивая. Но всей бронировки на ней – бронеспинка у пилота. Я-то, как видите, ростом небольшой, сжался за ней, только в штурвал вцепился – и лечу!

– Как они сзади зайдут – по бронеспинке как горохом стегнет! Я в кожаном реглане был – так полы все в клочья очередями изорвало. Даже локти, рукава сбоку посечены! А бронеспинка – хорошая была броня, не пробивалась. Только она меня и спасала.

А потом чувствую – машина вверх полезла. Задирает нос и задирает. Я назад высунулся чуть, посмотрел, а хвоста-то у меня больше нет. Вообще как нет. А машина летит!! И нос кверху лезет. Уже стоймя стала. И начинает лезть прямо в мертвую петлю, вверх ногами. Штурвал – какое там, болтается... а моторы держат же обороты!

Ну, я фонарь открыл, ремни отстегнул, и когда она стала вверх дном – оттолкнулся и вывалился.

Но вывалился недалеко, и хорошо, что сразу парашют не дернул. Потому что машина полет свой, похоже, закончила – и падает следом за летчиком, прямо сверху на него. Раньше прыгать надо было.

Но я-то думал что? Хоть сколько возможно, каждый километр лишний – поближе на восток, линию фронта перетянуть. А где она точно – сказать никто не может, потому что два часа назад была в одном месте, а сейчас в другом. Немец идет быстро, на броне и колесах. Вот я и тянул.

А теперь стал барахтаться в воздухе, делать какие-то плавательные движения, чтоб из-под обломков вынырнуть, с пути их отвернуть. А без самолета в воздухе, знаете, не очень-то полетаешь. Я все-таки летчик, а не профессиональный парашютист.

Не знаю, сколько я так падал рядом с машиной и отдельно от нее, но как-то все-таки она стала кувыркаться и пронырнула мимо. Тогда я дернул, значит, за кольцо, хлопок, и парашют раскрылся.

И в этот миг мне стало спокойно. Чувство спасения. Хорошо так, отчетливо помню.

Дыхание перевел. В лямках устроился поудобнее. Тихо спускаюсь себе вниз. Земля внизу зеленая, небо кругом голубое, парашют над головой белый, и я цел, ни единой ведь царапины.

И только подумал: ну вот и конец пятой эскадрилье, нет ее больше.

И только я это подумал – слышу моторы, поворачиваю голову: заходит на меня пара «мессершмидтов».

И открывает огонь.

Вот тут уже я закрыл глаза и думаю: ну, все. Все.

Решили, значит, в воздухе меня расстрелять. А что там. Полное господство. Почему не потренироваться.

Ударило меня по ноге, и потерял я сознание.

...Очнулся: мокро. Открываю глаза. Лежу в какой-то луже. Трава кругом, заросли. Парашют рядом, погашенный. Стал себя ощупывать. Вроде цел. Отстегнул лямки. Стал подниматься на ноги, и тут в бедре такая боль – что снова потерял сознание.

Снова очнулся, в той же луже. Вечереет уже. Нога ноет все сильнее. Проверил: пистолет в кобуре.

Ну что, думаю, у наших я или у немцев? Стреляться, или погодить еще? Стреляться, конечно, неохота.

Нет желания. Да и жалко по ситуации, понимаете: такое сейчас прошел, вытянул, остался живой – так что же теперь... чего ради. Уж лучше 6 тогда в воздухе сразу, в бою, от немецкой пули.

А двигаться не могу. Нога не пускает. Как свинцовая стала, и при малейшем движении – боль... страшная боль, честное слово.

Ладно, думаю. Полежу тут пока. Водички похлебаю. Поглядим, что там будет. Если немцы подойдут – застрелиться успею. А может, убью раньше одного. Или даже двух. Чего задаром-то умирать, да раньше времени. Воздух хороший. Птички поют. Нога не так уж и болит, если не шевелиться. Поживу еще сколько можно.

И слышу вдруг тихий такой голос: «Дяденька! А, дяденька! Эй, дяденька летчик!.. Ты живой?.. Не бойся, мы свои, русские. Мы пионеры. Не стреляй!..»

Это, значит, они видели, как меня сбили и как я с парашютом опускался, и пошли меня искать.

Выручать, значит. А маленькие еще. В камыше в болоте спрятались и смотрели, как я лежу. А подойти боялись.

«Ребята, – говорю, – вы откуда?»

«Из деревни».

«Да сколько вас там, вылезайте, не бойтесь».

Один выходит – а остальные сидят, прячутся.

«В деревне-то вашей, – говорю, – наши, или немцы пришли?»

«Никого, – отвечают, – нету. – Наши ушли, и немцев нет. Но, вроде, должны прийти».

«А взрослые-то есть в деревне вашей?»

«Да никого почти и нету. А ты что так лежишь? Ты раненый? Ходить не можешь? Ты погоди тут, мы лошадь найдем, и телегу найдем, приедем за тобой. Ты есть хочешь? Ты лежи пока тут, а мы вернемся скоро».

Вот, понимаете, такое, как в книжке.

И в самом деле, вернулись они вскоре с лошадью и телегой, и помог я им положить меня на эту телегу – и снова без сознания.

Просыпаюсь ночью. Телега трясется мягко. По дороге едет, тихо едет, шагом. Один пацаненок вожжи держит, второй сидит рядом – на меня смотрит. Нога у меня чем-то перевязана.

«Не бойся, – говорят, – мы дорогу знаем. К нашим тебя вывезем. Завтра будем. Пить хочешь? А ты на каком самолете летал – на том самом бонбардировщике? А ты немцев много убил?»

...Ну, это все уже лирика. Детали, к делу не относящиеся. В общем, они действительно меня доставили к вечеру следующего дня в расположение наших частей, сплошной линии фронта не было. И оказалось это буквально в полусотне километров от нашего аэродрома. Нас ведь использовали как фронтовую авиацию и передвинули на запад после начала войны.

Бывает такое везение. Часть стояла без приказа, копала оборону, и упросил я доставить меня к своим.

Выделили мне ездового с повозкой и, значит, довезли.

Там уж со мной, конечно, попрощались, списали. Из вылета не вернулся. Хотели отправить в госпиталь, но я уперся, пусть своя санчасть лечит. А то пока довезут, пока то-се, это хуже может обернуться. Здесь по крайней мере свои, если что – так не бросят. И потом, после госпиталя неизвестно куда тебя сунут, обратно в свою часть никогда ведь, в общем, не попадали. А здесь дома.

Ну и... вот. Повалялся, отдохнул, поправился.

От дивизии осталось всего несколько машин. Отвели нас под Москву, на переформирование. Развернули в корпус.

И в сентябре я уже летал. Бомбили немцев под Смоленском.

Потом – оборона Москвы. Потом зимнее наступление. Потом назначили меня командиром эскадрильи.

В общем – все обычно.

Что тут рассказывать?.. Летали.

Вот вы говорите – сто пятьдесят шесть вылетов. Так а как, спрашивается, иначе? Война, приказ–летали. Как мы летали... как щепки из-под топора мы летали. А куда ты денешься.

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая