Б. Вавилонская - Веллер Михаил Иосифович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/47
- Следующая
– Извините, пожалуйста.
– Ничего, – сразу отмяк Горелов. Когда вместо скоротечного огневого контакта встречаешь извинения, агрессивность сменяется даже благодарностью. За себя неловко. Нормальный парень, ну мода, ну задел, извинился виновато. Когда ты готов бить на опережение, люди-то вдруг оказываются неплохи.
В двадцать восемь минут десятого, не опоздав, он вошел в офис. Лифт опять не работал, на шестой этаж пешком. В отделе поздоровался, жилет, куртку и автомат повесил на вешалку, причесался перед зеркалом, включил компьютер и с деловым видом вышел курить на площадку: день пошел.
До двенадцати он просидел на телефоне, утрясая пункты договоров с транспортниками, а в двенадцать заглянул Фома Юрьевич.
– До тебя не дозвониться, – недовольно сказал Фома Юрьевич. – Контракт на холодный прокат готов? Занесёшь мне.
Проект был составлен еще в пятницу. Горелов спустил девять страниц на принтер и постучал в соседнюю дверь.
– Ну? – прозвучало вместо «да». Фома Юрьевич, не обращая на него внимания, вытряхнул из крошечного пробного пузырька на палец душистую каплю и провел сначала по правой щеке, а потом по левой. Сейчас опять к своей телке поедет в «местную командировку».
– Проект взгляните.
Фома Юрьевич зачем-то понюхал первую страницу и спросил:
– Если что – мы их взорвать можем?
– Легко. От всего их холдинга потрохов не останется.
– Да? Да? Легко? А ты лимиты на взрывчатку учел – конец квартала?
– Убытки из предварительно образованного демпферного фонда за счет стороны, допустившей форс-мажор. Вот – статья 26, Б и В.
– Ладно, – пробурчал Фома Юрьевич, отодвигая страницы на край стола. – После обеда завизирую.
В обеденный перерыв Горелов спустился в супермаркет – покупки было лучше совершать засветло.
– Что ж вы мне гнилую подсовываете! – горячилась толстуха у прилавка, вертя и отпихивая пакет с картошкой.
– Женщина, что ж вы зря говорите! – повышала противные профессиональные ноты продавщица. – Вот я подряд беру – ну смотрите, где гнилая?! – Она раздраженно шлепнула на прилавок охапку картофельных пакетов. – Не нравится – выбирайте сами! – и отвернулась к следующему покупателю. – Очередь задерживаете!
– Что я, не знаю, специально фасуете гнилье! – Толстуха поворошила пакеты и взвизгнула: – Вот и стоят тут все в золоте, серьги с кольцами!
– А с вашей фигурой лучше на диете посидеть, – чуть улыбнулась продавщица своему умению ответить с тем беглым отработанным хамством, к которому трудно придраться по форме и оттого оно особенно бесит.
Бацнул выстрел. Продавщицу отбросило на полки с овощами. Толстуха торжествующе дунула в дуло ТТ.
– Виктория Афанасьевна! – затянули дуэтом из молочного.
Толстуха бацнула еще дважды в кассовый аппарат и двинулась к двери спиной вперед, поводя в стороны пистолетом. Покупатели, стараясь занимать в пространстве меньше места, подчеркивали позами, что чужие проблемы их абсолютно не касаются.
Толстуха достигла дверей, когда в хлебном просунулся меж тортов дробовой обрез. Зарядом ее снесло с крыльца. Картонный кружочек пыжа покружился и спланировал на порог. В заложенных ушах звенело.
– Сволочи, – сказало красное лицо, вырастая над белым кремом как клубника-мутант на пирожном. – Ходят тут. Неизвестно чего им надо.
– Опять в овощном работать некому, – поддержал дуэт из молочного.
– А эти тоже там. Берут гнилье пересортицей, а мы торгуй.
– Не хочешь – не покупай, – задабривающе зазвучала очередь. – А скандалить-то зачем.
– Ну, тоже. Чужую жизнь не жалко – так хоть свою побереги.
Когда Горелов поднимался обратно со своим пакетом, где хек каменномороженный постукивал, как об лед, о банку с горошком, его окликнули курившие на площадке четвертого этажа.
– Сы-слыхал уже? – спросил Олег, заика из отдела оргтехники.
– В смысле?
– Ры-ы-рыжова секретарша шпокнула.
– В смысле трахнула?
– В смысле грохнула.
– Ка-ак? – удивился Горелов. Положил пакет на подоконник и прикурил от дружески поднесенной зажигалки. – У него же, вроде, новенькая? Ей что, триста баксов мало?
– Во-о-вот именно, что триста, а не двести. Ее же с обслуживанием взяли. А у Ры-ры-рыжова один туркмен. Го-го-гость, прием, ба-ба-бабки пилить. А она вчера в-в-в сауне отказалась его обслужить.
– Ну так и уволилась бы. А чего отказалась? Чего шла тогда?
– Да он какой-то особенно жи-жирный и противный. Она и уперлась, что нацмена не будет, подряжалась только на своих. Ну, вы-вы-вызвали девок. А ей-ей сегодня Рыжов сказал – штрафанет.
Пухлячок Сан Саныч не выдержал спотыкливого темпа новости и выпустил струей между двумя заиканиями:
– Он ей, что будет кого скажет по полной, а она, что может он воображает себя гигантом, а сам козел вонючий и импотент, он волыну из стола хвать, а она юбку вверх, трусы вниз, он замлел, а у нее там подбрюшная кобура, переделанный газовик, вальтер-ПП, две сотни на Горбушке, он-то рот открыл, что она ему сейчас даст, а она-то ему в рот и засадила, ползатылка на стену вылетело.
– Хрен ее теперь кто на работу возьмет, – сказал Горелов.
– Т-ты-ты-риста баксов ей не деньги!.. т-ты-тоже...
– Еще на Мальдивы хотел с ней слетать...
– А вообще оружие скрытой носки запретить надо.
– Все потому, что семья разрушается, – наставительно сказал Горелов. – Моральные устои – они сдерживают. Работа и секс – отдельно! С женой спать надо – дольше проживешь, статистика.
– Ага, – несмешливо возразил Иван Александрович, пенек старой школы, эксперт по списыванию трупов. – То-то у Тимошкина была примерная семья, пока он жену не пристрелил вместе с сыном и тещей, так они его задоставали. А ведь какой тихий был человек. И работник-то исполнительный.
А вечером после работы, покупая сигареты у старушки возле метро, Горелов увидел того мента. Точно: сержант, рано полноватый, пушистые пшеничные усики, и под фонарем заметен рубчик в правом углу губ, словно ему когда-то пасть порвали.
– К «Калашникову» 7,62 у вас патроны наши или китайские? – спросил Горелов старушку под стук сердца.
– Польские. – С картонного подносика она готовно вытащила зажатую между сигаретными пачками и пистолетными десятками стянутую резинкой тридцатку автоматных патронов, похожую на маленькую крупную щетку. – Они хорошие, все покупают. Берете?
– Пятнадцать дайте, – поколебался Горелов.
– Ой, мне развязывать. Молодой человек. Берите уж тридцать.
В том месяце сержант догнал его на опускающемся эскалаторе, козырнул:
– Мужчина, вы пьяны.
– Я?!
Ох, мать. Прикол типичный. От милиции, да еще в метро – спасения нет. Вверху двое и внизу двое, и телефоны по линии. Убьешь – не убежишь, и не убьешь – не убежишь. Обезьянник, поломанные ребра, вывернутые карманы, и хрен докажешь, спасибо если жив.
– Ну что вы, – жалко сказал он. – Могу дыхнуть.
– Вы покачнулись, когда входили. Документики можно?
Э нет. Отдай паспорт – и повязан. Мент фиксировал его на мушке. Горелов готовно рылся в карманах и бумажнике: мол, есть деньги, все отдам, но мало, нет смысла меня прихватывать...
– Нарушаем? – ухмыльнулся старшина-автоматчик внизу. В ухмылке уже содержались отбитые почки, порванная печень, сломанный копчик и агония в грязи под забором, куда выкинут из несущегося милицейского уазика.
Горелов долго молил, юлил и каялся, с любовным выражением отдал все деньги, отстегнул часы – дешевку не взяли, но старание оценили, послали снисходительно. Ушел – обгаженный, но живой.
И вот сейчас у спуска в подземный переход сержант с парой товарищей примеривается к прохожим. Гранатку бы, да случайный народ жаль.
Горелов взял его метров с семидесяти, из-за газетного киоска, улучив момент, когда директриса была свободна. Как всегда после правильного выстрела, еще миг с непониманием ждал результата, хотя прицел точно (вроде?) упирался под шею над краем жилета, – потом вдруг резко, как срубленное ударом, тело слетело на спину, задрав в падении ноги. Горелов смешался с толпой, перешел улицу и спустился в метро с другого входа.
- Предыдущая
- 21/47
- Следующая
