А вот те шиш - Веллер Михаил Иосифович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая

А. Это замечательно.

Б. А у тебя?

А. А у меня? Да. А у меня – я. Холостяк. Я говорил, да?

Б. Ах-х, гуляка!

А. (горестно). Я не гуляка. Я – так… я – чижик… Вот у тебя было… и семья… а я старый неудачник!..

Б. Думать надо! Бороться надо! (Неискренне обнадеживает). Может, еще женишься?

А. У тебя и сын в Ленинграде…

Б. (с теплотой). Год назад Горный институт кончил. Сейчас в «Метрострое», к Новому году вот премию получил. Собирается в будущем году в аспирантуру.

А. Ты – победитель, да?

Б. Гм. Бр. А что ж.

А. Да! Вот… Слушай, а зачем ты здесь?..

Б. (похлопывает его по плечу). На второй круг пошли. Рассказывал же. Пошли трения в институте, мне надоело… горите вы все, думаю. Жалость и презрение: старички, сосущие проценты с прошлого. Хромает такой задохлик по институту, восемь месяцев из двенадцати помирает и оклемывается, что и знал – перезабыл… грех один… Нет! – красиво и вовремя. Людям не мешать и самому в удовольствие пожить. Доктор я? – доктор. Директор? – директор. Награды имею? – имею. Право на отдых заслужил? – горбом заработал. Живу хорошо? – как бог в отставке. Пенсии двести, и сбережений – на мой век хватит, дом в саду и машина в гараже.

А. И качалка на веранде.

Б. Да.

А. И цикады стрекочут.

Б. Стрекочут, стервы.

А. И запах магнолий. И море шумит.

Б. (возможно, подозревая иронию, но не желая допускать подобной мысли). Ах, старина… Вот сидим мы с тобой сейчас… Неважно это все… Время все уравняет… Как подумаешь иногда – а зачем оно все было… зачем ломался, уродовался… Может, ты-то правильней жил… Спокойно…

А. Что было – всегда с тобой. Есть такая гипотеза – живешь всегда во всех своих временах.

Б. (абсолютно согласный). Полагаешь?

А. Ты жизнью прожитой доволен?

Б. Да.

А. Вот.

Б. (утешает). Не надо ни о чем жалеть!..

А. Сейчас посмотрим.

Б. Что?

А. (бледнеет. Смотрит ему в глаза долгим трезвым взглядом. Тишина буквально материализуется до синевы и звона. Странное жутковатое ощущение возникает. Словно безумием пахнуло). Ты – помнишь – двенадцатое – января тридцать – шестого – года?

Б. (слегка завороженно). Нет…

А. (голосом гипнотизера). Угол Мира и Демушкина. Пятый этаж. Комната.

Б. Ф-фу, господи! Ну конечно! Как ее звали-то… Да Зинка! Акопян, Чурин!..

А. А вечер двенадцатого января? Зима, снег, патефон, Лещенко.

Б. А что тогда такое было-то?

А. Ты – в сером костюме. Акопян принес коньяк. Елка. Танцевали и уронили елку. Она стояла в ведре с водой, ведро опрокинулось, воду подтирали.

Б. Смутно… Черт его знает… Нет, наверное… Допустим. А что?

А. Ты не помнишь, что было тогда?

Б. (в недоумении от его тона). Да нет же… А что?

А. Совсем-совсем не помнишь?

Б. (чистосердечно). Клянусь – нет.

А. Размолвочка вышла…

Б. (со смехом). Какая даль, боже мой!.. Не подрались?

А. (мрачно). Куда там… мне с тобой. Да и твое обаяние… все симпатии были на твоей стороне. Ты всегда умел – выставить недруга ослом и мерзавцем.

Б. Дружи-ище! что за воспоминания! Клянусь – ничего не помню! Ну хочешь – хоть не знаю за что – попрошу сейчас у тебя прощения? Ну хочешь? Кстати – в чем было дело-то?..

А. (с театральной торжественностью). Поздно.

Б. Верно!..

А. Поздно. (Вертит рюмку, опускает глаза). Ты – ты не помнишь… Что я для тебя… оскорбление походя, право победителя… Были времена – я должен был бы убить тебя или застрелиться. А ныне – ничего, глотаем и утираемся…

Б. (холодно). Ты, похоже, не умеешь пить. Никогда, припоминаю, не отличался.

А. С тех пор я многое умею. Будь спок. (Наливает).

Б. (отчужденно). Твое здоровье.

А. Твое понадобится тебе больше.

Б. Чувствую, нам лучше расстаться сейчас. (Делает движение, чтобы встать).

А. (удерживает жестом). Прослушайте десятиминутную информацию. Так ты не помнишь? Начисто? Я так и подозревал. Ладно… (Откидывается на стуле, глубоко переводит дыхание, закуривает. На лице его появляется улыбка, которая в сочетании с угрюмым выражением придает ему неожиданную жесткость, даже властность.) Начнем. Ты помнишь Ведерникова, не правда ли?

Б. Слава богу. Естественно. Был у него несколько раз на приеме в Москве.

А. Знаю. (Неожиданно показывает Багулину фирменную этикетку на изнанке галстука, на внутреннем кармане пиджака.) Нравится?

Б. Англия… то что надо.

А. На инженерскую пенсию, мм? Уда-ачник… А фамилия Забродин тебе говорит что-нибудь? Из аппарата референтов Ведерникова?

Б. Слышал, похоже…

А. Прошу. (Протягивает паспорт).

Б. (озадачен). Не понимаю…

А. Я сменил фамилию перед войной. Взял фамилию жены. По некоторым обстоятельствам.

Б. (еще не осознал). Ты-ы?!

А. К вашим услугам. Ведерников два года как помер. Ушел и я. У новой метлы свой аппарат.

Б. Ты – Забродин?!

А. Осознал, похоже. Далее. Улавливаешь, нет? Ведерников тебя не слишком жаловал, нет? А?

Б. Сволочь был первостатейная.

А. (укоризненно). К чему категоричность? Деловые отношения!.. У такого человека всегда аппарат – своего рода фильтр-обогатитель между ним и сферой его деятельности. А в аппарате тоже люди. Большинство пружин ты, естественно, не знал. А я – не главный был винтик, но – в центральном механизме.

Вникаешь?

Когда в сорок восьмом году ты не получил комбинат, а прислали Гринько – это были просто три строки в докладной записке Ведерникову. Как и кем составляются записки – ты общее представление имеешь. А Гринько был, в общем, здорово нужен на Свердловск! Но – ма-аленький доворотик в начальной стадии движения. Ты ведь прицеливался тогда на комбинат – а он был фактически у тебя в кармане уже.

Б. (ошарашено и недоверчиво). Ты… ерунду ты говоришь!..

А. Хорошенькая ерунда! Гринько принял комбинат, ты стал замом, и после первого же квартала он свалил на тебя все шишки – он-то новый, а ты сидел уже два с половиной года. И тебя удвинули в Кемерово – где ты абсолютно правильно сориентировался, перешел в КТБ и занялся наукой.

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая