Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/166
• Следующая

Невозмутимый арнаут опустился на корточки и терпеливо ждал. Грек прислонился плечом к дереву, брезгливо поджал губы и мрачно наблюдал за спорщиками. Кто знает, может быть, он уже пожалел, что не остался на берегу, и теперь прикидывал: не поздно ли вернуться к своим?

— Пся крев! — выругался поляк с разорванным ухом. — Так мы никогда не уберемся от моря.

Два македонца немедленно примкнули к тем, кто хотел отправиться на юго-запад: это как нельзя лучше совпадало с их планами. Ничего не понимавший франк дергал Тимофея за рукав и встревожено спрашивал:

— Что случилось? Почему они кричат? Надо уходить!

— Они опять хотят разделиться, как те, на берегу, — объяснил Головин.

— Глупо, — покачал головой франк.

Оставив спорящих, к ним подошел болгарин. Лицо его было потным и разгоряченным, на щеках выступил лихорадочный румянец.

— До моего дома отсюда несколько дней пути, — без лишних предисловий сообщил он. — Я готов отвести вас к себе, дать одежду и пищу, а потом проводить каждого, куда он пожелает. Кто со мной? Нам все равно придется разделиться: никто не хочет уступить.

— Где твой дом? — поинтересовался поляк и показал на север: — Если там, я иду.

— Да, почти там, — подтвердил болгарин. — В горах.

— Я тоже пойду, — решился Тимофей.

— Мне опять придется выбирать, — грустно улыбнулся грек. — Разум зовет на юг, а сердце — на север. Я иду с вами! Мне просто не хочется через несколько дней остаться одному.

— Мне все равно, — привычно заявил франк. — Но лучше иметь хоть какую-то цель, чем отправляться с этими болванами, которые опять начнут спорить и ругаться. Моя родина так далеко, что безразлично, в какую сторону идти.

— Не осуждай их, — примирительно заметил казак. — Они хотят быстрее попасть домой.

Арнаут молча поднялся и встал рядом, давая понять, что он не собирается покидать их.

Вновь, уже который раз за сегодня, начался раздел оружия и скудных запасов. Головину и его товарищам достался лук с десятком стрел, старый ятаган и по три сухаря, покрытых тонкой пленкой плесени. Неугомонный франк хотел выменять у одного из македонцев длинноствольный пистолет, предложив за него свои сухари, но Тимофей отговорил его: у них нет ни пороховницы, ни свинца, а таскать по горам бесполезную тяжесть не имеет смысла, сухари хотя бы съесть можно.

Забыв недавние споры и раздоры, галерники распрощались, от всего сердца пожелав друг другу удачи. И разошлись в разные стороны. Маленький отряд, проводником которого стал болгарин, отправился на север, забираясь все выше в горы…

Еще до темноты они успели далеко уйти от побережья. Привал устроили только один раз, когда увидели в долине быструю светлую речку с каменистыми островками отмелей. Уж больно всем не терпелось смыть с себя грязь, соль морской воды и въевшегося в кожу пота. Купались, разделившись на две партии, — одни караулили на берегу, а другие плескались в студеной воде. Потом, чтобы согреться, пришлось бежать, но зато наверстали упущенное время.

По дороге болгарин настрелял из лука птиц; как он утверждал, все они годились в пищу. Но с ним никто и не спорил — каждый был готов съесть даже ядовитую змею, лишь бы утолить голод, все чаще напоминавший о себе спазмами в желудке. Тимофей порадовался, что не пропало ни одной стрелы — болгарин не знал промаха.

Когда стало смеркаться, отыскали укромное местечко для ночлега и развели костер: как оказалось, сметливый франк вытащил кремень из турецкого пистолета, когда собирался меняться с македонцем. Нарвали сухого мха, ударили по кремню ятаганом и раздули слабо затлевший огонек. Птиц не ощипывали. Выпотрошили их, завернули в листья, сдвинули костер и сунули в горячую золу. Вскоре уже все жадно раздирали полусырое мясо и обгладывали косточки. Съели по сухарю, запили водой и стали устраиваться на ночлег.

— Может быть, каждый из нас расскажет о себе? — предложил болгарин. — Мы вместе были на галерах, вместе добыли свободу и должны доверять друг другу. Меня зовут Богумир. Я родился в этих горах, но уже много лет не был дома.

— Куда же ты нас ведешь? — встревожился поляк. — Может, и дома твоего нет?

— Кто знает? — грустно улыбнулся Богумир. — Но всегда хочется надеяться на лучшее. У меня оставались там старый отец и сестра.

— Как ты попал на галеры? — спросил Головин. Он говорил на турецком. Этот язык хорошо понимали все гребцы.

— За сопротивление туркам. Хотели казнить, но им всегда нужны рабы на весла. Поэтому мне не отрубили голову, не посадили на кол, а приковали к скамье. Не беспокойтесь, если мы не найдем моих родных, наверняка остались соседи, которые помнят меня.

— Пан Езус! — перекрестился поляк. — Вечно мне не везет, даже в мелочах. Ну да ладно. Моя история совсем простая: был солдатом, попал в плен к татарам, а они продали туркам. А те не нашли ничего лучшего, чем посадить на весла. Вы можете называть меня пан Яцек Маслок. Хотя… Какой из меня сейчас пан, зовите просто Яцеком.

Все невольно улыбнулись. Действительно, полуголый, с порванным ухом, так и не смывший до конца въевшуюся грязь, поляк был похож на лесного бродягу-разбойника.

Грек подбросил в огонь веток и тихо представился:

— Кондас. Это мое имя. Был владельцем и капитаном корабля. Страшно сказать, но меня продали туркам христиане.

— Как это? — удивленно вылупился на него Яцек.

— Вот так. — Кондас криво усмехнулся. — Я перевозил грузы для турок, а они в это время затеяли войну с испанцами. Корабль его католического величества взял мою посудину как приз. Меня обратили в католическую веру, и я с удовольствием согласился на это, чтобы не попасть на костер инквизиции как еретик. Монахи, как они говорили, спасли мою душу, а остальное их не интересовало. Зато светские власти запродали мое тело, объявив преступником. Вот так я оказался на галиоте.

Повисло молчание. У каждого из собравшихся около костра людей была своя история, но все они заканчивались одинаково: кандалами и скамьей гребца на турецкой галере. Каково будет продолжение их историй? Тимофей хотел рассказать о себе, но его опередил арнаут:

— Сарват! — Он ткнул пальцем себя в грудь и гордо добавил: — Разбойник!

— Ты турок? — быстро обернулся к нему Кондас.

Казак заметил, как вдруг напрягся Богумир и побледнел Яцек. Никто не ожидал, что рядом с ними окажется один из тех, кто лишил их свободы.

— Я шкиптар, албанец, — с достоинством выпрямился Сарват. — Мое имя вселяло ужас в турок. Я грабил купеческие караваны на суше и корабли на море. Сам султан повелел изловить и казнить меня. Когда я попался, удалось скрыть свое имя, а другие меня не выдали даже под пыткой. Поэтому я с вами.

Неожиданно франк захохотал, вытирая выступившие на глазах слезы.

— Что тебя так развеселило? — спросил Богумир.

— Сейчас поймете. — Все еще смеясь, франк начал свой рассказ: — Меня зовут Жозеф. Фамилии своей я не знаю, поскольку не знаю, кто были мои родители. С детства я бродяжничал, жил при монастыре, собирал подаяние, потом связался с разбойниками, а когда меня схватили, согласился отправиться добровольцем на войну с берберийскими пиратами: это был единственный способ избежать виселицы. Так я стал солдатом. Наш лейтенант, в общем-то, добрый малый, был родовитым дворянином и моим тезкой. Его звали Жозеф де Сент-Илер. В одном из сражений он был убит, и я взял его бумаги, чтобы потом передать их родственникам, но сам угодил в плен к арабам. Не желая быть проданным на знаменитом невольничьем рынке Бадестан, я назвался именем своего лейтенанта. Бумаги были при мне, арабы поверили и назначили выкуп. Вице-консул написал во Францию, и оттуда приехал брат де Сент-Илера. Вот тут-то все и раскрылось!

— Не повезло, — сочувственно прищелкнул языком Кондас.

— Еще как, — Жозеф хлопнул ладонями по коленям. — Но слушайте дальше! Мавры, конечно, страшно разозлились, но у меня еще оставалась надежда быть выкупленным монахами ордена Святой Троицы или ордена благодарения. Они вечно собирают милостыню по церквам и на всех перекрестках. Арабы их никогда не трогают, потому что монахи привозят деньги. Но меня выкупили не монахи.

• Предыдущая
• 79/166
• Следующая