Бальзам Авиценны - Веденеев Василий Владимирович - Страница 92

• Предыдущая
• 92/156
• Следующая

Абу вернулся быстро. Он присел на корточки перед капитаном и виновато опустил глаза:

— Мы опоздали. Его ждал корабль.

Внутри у Кутергина все словно оборвалось. Он тяжело сел и провел рукой по лбу, словно желая собрать в горсть разбегавшиеся мысли.

— Куда они уплыли?

— Не знаю. — Абу пожал плечами. — Вода не хранит следов.

— Что теперь делать? — Федор Андреевич задал вопрос вслух, но обратил его к себе.

Однако ответил проводник:

— Неподалеку лагерь шейха Фасида. Он ждет тебя. Пойдем, я провожу.

Русский поднялся и поплелся следом за Абу — утопающий цепляется и за соломинку. Чем может помочь шейх другого кочевого племени? Заглянет в магический кристалл и скажет, куда пошел корабль с Миртом и его пленником? И даст чужеземцу еще более быстроходный корабль, чтобы догнать уплывших? Однако не стоит заранее отвергать любую помощь: вдруг придется добираться до ближайшего русского посольства?

Фасид был пожилым, горбоносым, седобородым и очень разговорчивым. Увидев поданную Кутергиным веревку, он четверть часа приветствовал гостя, находя все новые и новые цветистые выражения, а потом предложил разделить с ним обед. Капитан согласился: все равно торопиться более не имело никакого смысла.

Неожиданно в шатре появился смуглый поджарый человек с черными усами и бритым подбородком Он сел напротив русского и окинул его изучающим взглядом.

— Сулейман, — показал на него пальцем шейх. — Благодарение Аллаху, его нашли в порту.

— Корабль французский, «Благословение», — без лишних предисловий сообщил Сулейман. — Я знаю его капитана, он из Марселя. Сейчас пошел в Италию. Те, кто интересует тебя, на его борту.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво поднял бровь Кутергин. Ведь он еще ни словом не обмолвился о своих делах! Шейх сделал вид, что ничего не слышал, а Сулейман только улыбнулся:

— Мы можем пойти за ними.

— И догнать? — с иронией добавил русский.

— Мои предки были пиратами, — буднично сказал Сулейман. — Шейх Фасид просил помочь тебе, а лучше меня никто не знает морских дорог Средиземноморья и всех портов. Мой корабль готов поднять якорь…

Просьба сестры-наставницы, заменявшей в монастырском пансионе классную даму, собрать вещи и спуститься в приемную вызвала у Лючии чувство смутной тревоги: что могло случиться, неужели приехал дядя? Но почему так рано — еще целый месяц ждать дня, когда выпускниц пансиона навсегда распустят по домам, передав с рук на руки приехавшим за ними родственникам. В монастыре царили строгие порядки, и сестры никогда не отступали от раз и навсегда установленных правил. Девушкам не разрешалось проводить каникулы дома и только по распоряжению настоятельницы, да и то в особых случаях, их могли отпустить к родным на несколько дней. Однако лучше бы таких случаев не было вовсе: отпускали, когда кто-то тяжело болел или умирал. Мужчины в монастырь тоже не допускались, впрочем, как и женщины-мирянки. Свидания с родственниками происходили нечасто и только в специально предназначенных для этого помещениях-кельях.

— За вами приехали, — подтверждая дурные предчувствия девушки, бесстрастно сообщила монахиня. — Поторопитесь.

Какие вещи у пансионерки в монастыре? Сестры, посвятившие себя Богу, не поощряли стремления к мирским соблазнам, и Лючия. как и остальные, ходила в простом белье, строгом темном платье с глухим воротником, нитяных чулках и сандалиях. Голову полагалось покрывать косынкой. Любые украшения и косметика категорически запрещались. Монахини давали хорошее образование, учили петь, вышивать, играть на музыкальных инструментах, воспитывать детей, обучали иностранным языкам, но мирские книги изгонялись, а замеченные в чтении романов, неведомым путем проникавших через монастырские стены, рисковали сесть на неделю на хлеб и воду. Зато физические упражнения на свежем воздухе всячески поощрялись — считалось, что они укрепляли здоровье и нравственность. В любое время года спальни не отапливались, а при наступлении холодов разрешалось носить поверх шерстяного платья длинную накидку, похожую на плащ.

— Когда закончите пансион, делайте что заблагорассудится, — любила повторять настоятельница. — Но пока вы здесь, извольте подчиняться уставу!

Поэтому — какие веши? Конечно, молитвенник, незатейливые подарки подруг, запасная смена белья — стирали и чинили его послушницы монастыря, — письма родных, перевязанные ленточкой, тетради, принадлежности для рукоделия…

— Поскорее возвращайтесь. — Мать-настоятельница благословила Лючию и вздохнула. — Сохрани вас Пресвятая Дева!

В приемной девушку ждал полный господин лет сорока с длинными вьющимися волосами. Заложив руки за спину, он нетерпеливо прохаживался из угла в угол, искоса поглядывая на сидевшую у дверей пожилую монахиню. Лючия, ожидавшая увидеть дядю или кузена, в растерянности остановилась на пороге, держа в руке маленький кожаный саквояж.

— Я Бенито Парьетти, новый поверенный в делах вашего дяди в Парме, — подойдя к ней, отрекомендовался незнакомый господин. — Синьор Лоренцо тяжело болен. Ваш брат неотлучно находится при нем, и поэтому мне поручено доставить вас домой.

— Все так серьезно? — Девушка отдала ему сакпояж и заторопилась к выходу.

— Да, синьорина. — Бенито промокнул припухшие глаза платком. — Даже отец Франциск приехал.

Не давая Лючии опомниться от свалившихся на нее ужасных новостей, Парьетти подхватил девушку под руку и вывел из приемной. У ворот монастыря ожидала закрытая карета. Бенито распахнул дверцу и галантно подсадил Лючию. Внутри сидел еще один мужчина — поджарый, смуглый, лет тридцати пяти, с какими-то сонными, холодными, как у рыбы, глазами.

— Шарль. Мой секретарь, — представил его Парьетти. Он устроил пансионерку рядом с Шарлем и велел трогать. Занятая своими мыслями девушка молчала, глядя в окно. Когда миновали перекресток, где следовало свернуть на юг, она недоумевающе спросила:

— Синьор Бенито! Кажется, ваш кучер плохо знает дорогу? Прикажите ему вернуться!

— Напротив, милочка, — усмехнулся «поверенный в делах». — Кучер знает дорогу преотлично. А вы сидите тихо!

• Предыдущая
• 92/156
• Следующая