Вещий Олег - Васильев Борис Львович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/77
• Следующая

На другой день они выехали большим обозом. Сигурд, помня слова Олега, что сани не пройдут к тайному стану, удивился, но промолчал. Общительный и веселый Олег умел повелевать, не тратя слов, и Сигурд ощущал на себе его суровую волю. В санях ехала многочисленная женская челядь во главе с мамкой-кормилицей, их окружали варяги Сигурда, а дружинники воеводы Перемысла располагались впереди и сзади и вели дозорную службу по сторонам. Обоз долго петлял по глухим лесным дорогам, порою каким-то чудом пробираясь вообще без дорог, пока не достиг укромной поляны, где стояла приземистая изба, окруженная полудюжиной землянок, засыпанных снегом выше крыш. Из землянок вылезли воины, а из избы — их начальник в шубе поверх кольчужного доспеха. Он низко поклонился Олегу.

— Никого не заметили? Ни кривичей, ни новгородцев?

— Никого, конунг. Воины следят днем и ночью, как ты повелел.

— Однако нас никто не окликнул.

— Я знал о твоем появлении, как только разъезды Перемысла свернули в землю кривичей, конунг. Воинам приказано следить тайно.

— Спрячешь сани. Дальше мы поедем верхами.

— Будет исполнено, конунг.

Дальнейший и очень тяжелый путь Сигурд сделал, взяв младенца в свое седло. Это был путь через нескончаемые болота, не замерзающие даже в лютые морозы, а лишь подернутые тонким обманчивым льдом. Не доверяя никому, Олег сам вел их через трясины, руководствуясь лишь ему одному ведомыми знаками. Шли безостановочно от вечерних до утренних сумерек, белесых от слабого света полной луны. А пришли на сухой высокий остров, заросший ядреными красными соснами, за которыми скрывался поселок. Женщинам во главе с мамкой-кормилицей отвели крепкий просторный дом, обнесенный высоким сплошным частоколом с узкими воротами и опускающейся железной решеткой.

— Сюда ведет единственная тропа, которую, кроме меня и Перемысла, знают три человека. Они доставляют еду и мои повеления в полнолуния, потому что повороты в трясине можно угадать, только сообразуясь с луной. Сюда никто не может прорваться, ты в этом убедился. Кроме того, здесь будут Перемысл со своей дружиной и твои варяги, которым придется остаться здесь навсегда.

Все это Олег сказал Сигурду, когда женщины и княжич были размещены, остров обследован, а стража расставлена. Больше в низкой и душной землянке никого не было: Перемысл сторожил у входа.

— Это — люди князя Рюрика, конунг, — запротестовал Сигурд. — Они преданы ему…

— Вот поэтому они никогда и не покинут остров. — Олег вдруг добродушно улыбнулся. — И ты тоже разделил бы их участь, если бы я не нуждался в тебе.

В широкой улыбке конунга русов было столько уверенной беспощадности, что Сигурд угнетенно замолчал. Молчал и Олег, и они некоторое время ели молча, хотя Сигурду кусок не лез в горло. Потом Олег сказал:

— Власть — это разумная жестокость, от нее сейчас зависит безопасность змееныша. Учись властвовать, Сигурд. И доверься Неждане, она спасет твою десницу.

— Неждана, — тихо повторил Сигурд, вслушиваясь в нежное имя. — Почему ее так странно назвали, конунг?

— Ее мать не знала, что зачала ребенка, провожая Вадима Храброго в последний бой. Девочка родилась нежданно-негаданно, и я уверен, что в нее вселился великий дух ее отца.

— А ее мать? Где она?

— Ее мать? — Конунг вздохнул, горестно покачав головой, и русый чуб вздрогнул на бритом черепе. — Пять лет назад… Да, пять, Неждане тогда было десять, и я впервые стал приучать ее к мечу. Ее мать Забава отпросилась в Новгород, уж очень ей хотелось повидать родню. Мы переодели ее в русинку, она знала наш язык, но люди Рюрика все же выследили ее. Но она не призналась, что у нее есть дочь, даже под пытками.

— Конунг, ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Рюрик жесток неразумно. Потому-то новгородцы и швырнули к его ногам ржавый обломок его собственного меча.

— Прости, конунг, если обижу, но у меня такое чувство, что ты никому не доверяешь.

— Тут ты спутал меня с Рюриком, — буркнул Олег.

— Но ты воюешь даже с рогами, со своими же братьями — русами, говорящими на том же языке, почитающими тех же богов.

— А новгородцы воюют с кривичами, хотя тоже говорят на одном языке. Роги убили моего деда, отца Ольбарда Синеуса, и попытались захватить наши земли. У нас — родовые конунги, ты знаешь, но конунги рогов добавляют к своему имени «Рог», а мы — «Ол». Ольбард, Олег… Если у меня будет сын, я назову его Ольгардом, а если дочь — Ольгой: таков родовой обычай. А кровная месть смывается только кровью, почему я куда больше доверяю славянам, в отличие от Рюрика. — Олег встал. — Однако пора почивать, Сигурд. Мы выедем перед рассветом, пока еще с топей видна луна.

И опять Рюрик спускался по осклизлым ступеням в пыточную подклеть навстречу смраду факелов, раскаленного железа, человеческой плоти и нечеловеческим воплям. И, едва ощутив под ногами скользкий загаженный пол, увидел полураздетое женское тело, распятое на засаленных канатах, очаг, в котором калилось пыточное железо, и кривоногого, неправдоподобно широкоплечего приземистого Клеста, прозванного так за непомерно длинную нижнюю челюсть и отвратительный неправильный прикус. Он возбуждался до неистовства, до исступления во время палаческой своей работы, особенно если случалось пытать женщин.

— Ты — Забава? Забава? Забава? Знаю, знаю! Забава, вдова Вадима Храброго! Чего вопишь? Ты говори мне, говори, а то еще прижгу!

— Молчит?

— Воет, а ни одного слова, княже. Уж чем только не пытал! И батогами, и плетью, и железом. Семеро признали в ней Забавушку вдову Вадима Храброго, а я бьюсь, бьюсь. Может, язык откусила?

— Если откусит, тебе на канатах висеть.

— Не греться тебе у костров Вальхаллы, конунг Рюрик, — вдруг страшно прохрипела женщина. — Вечно бродить тебе в холоде и мраке. Устами моими говорит твой бог Один.

Забава говорила на древнегерманском, на языке русов, и Рюрик понял каждое ее слово. А Клест не понял и торжествующе засмеялся:

— Заговорила, заговорила!

— Она должна говорить по-славянски! — не выдержав, закричал Рюрик. — По-славянски, ты слышишь, палач?

— У-ууу! — зарычал Клест.

Рванулся к распятой женщине, схватил обнаженную грудь, рванул сосок зубами, замычал, затряс головой. Дико кричала женщина, билась на канатной растяжке, кровь текла по телу, а Клест, рыча, яростно грыз ее сосцы…

…Рюрик проснулся и сразу сел, и боль в спине ощущалась сейчас куда меньше тягостной боли в сердце. В четвертый раз он видел этот сон, в четвертый раз слышал слова на древнегерманском, в четвертый раз просыпался в поту и ужасе. Клест загрыз ее тогда, загрыз собственными зубами с чудовищным прикусом, но Рюрик всегда просыпался раньше ее смерти. Хотя тогда, пять лет назад, не ушел из пыточной до ее последних судорог, все еще надеясь, что она не выдержит, сознается, что имя ее — Забава, что вдова она Вадима Храброго, что… Но ни в чем она не призналась, и Рюрик до сей поры терялся в догадках, кого же по его повелению затерзал Клест: славянку Забаву, которую опознали семеро, или ни в чем не повинную русинку. Если это Забава, то почему она свободно говорит на языке русов? Прячется у Олега? А может быть, вторично вышла замуж за руса — она молода, красива, — родила ему детей, и дети, возмужав, спросят с него, где их мать. Нет, не с него — с него уже поздно спрашивать. Спросят с его единственного сына Игоря. А он отправил его под охрану Олеговых мечей.

Убить палача: он знает слишком много. Но как разговаривать с Олегом? Что ему передал отец Ольбард Синеус? Что Олег знает? Кто такая замученная Клестом женщина: русинка, неизвестная славянка или и вправду — Забава? Нет, таких мучений не выдержала бы никакая женщина, и, значит, это не вдова Вадима Храброго. И почему он, Рюрик, выкинул ее из памяти пять лет назад, а стал постоянно думать о ней только после того, как отправил верного Сигурда — в верности его Рюрик не сомневался: слишком высокой была клятва — вместе с единственным сыном к Олегу? А если та женщина все же была Забавой, если Олег знает о ее гибели в пыточной клети? Нет, Клеста, пожалуй, убивать преждевременно, Клест еще может пригодиться при разговоре с Олегом. Пусть Клест развяжет этот узел…

• Предыдущая
• 12/77
• Следующая