Утоли моя печали - Васильев Борис Львович - Страница 41
- Предыдущая
- 41/93
- Следующая
– Почему человек жив? – вдруг спросил кто-то из темноты да сам же и ответил: – А по привычке и жив, потому что смысла никакого нет. Родился с криком, вырос в побоях, женился с дракой и состарится со злостью. Привычка натурой стала, а мы все на Господа киваем. Мол, не того он хотел, что на Руси получилось.
– Он казнь лютую еще тогда принял, когда и Руси-то никакой не было.
– Значит, о нас он и думать не мог. Думать наперед никому не дадено.
– Не богохульствуй. Не люблю этого.
– Упаси Господи, не богохульствую я. Я так мыслю, потому что не учен. Бога тот хулит, кто науки превзошел, потому как знает, чего не по Писанию. Знает и народ нарочно смущает. Давить таких надо.
– А Христос учил всех прощать.
– Это не про нас сказано. Народ у нас воровской да бездельный. За рюмку сестру родную продаст.
– Но-но, ты не очень-то!
– А ты зачем здесь ночуешь, ровно бродяга какой? А затем, что пива да водки дармовой тебе обещали, вот зачем. Ну, и где правда-то твоя, где?
– Я за государевой кружкой…
– Ан и обратно врешь. За государевой кружкой ты бы бабу свою послал.
– Нет, не вру! – заорал вдруг владелец нового картуза. – Я за государя императора, Богом России данного…
– Уйдем, барышня, – тревожно шепнула Феничка. – Сейчас разругаются, хоть уши затыкай…
Они юркнули в темноту, впопыхах наступили на чью-то руку, услышали в ответ сонную матерную брань и, оступаясь, поспешно полезли на обрыв.
– Ну и слава Богу, – задыхаясь, сказала Феничка, когда они выбрались на ровное место. – И темно там, и страшно, и выражаться вот-вот начнут. Пойдемте лучше к солдатам. Может, господ офицеров найдем, с ними спокойнее.
С задней, выходящей к обрыву стороны буфетов людей поначалу нигде видно не было, но они появились, как только девушки приблизились к дощатым, наскоро сколоченным постройкам. Темные их фигуры молчаливо жались к тылам буфетов, тесно набившись в узкие проходы между ними.
– Не клейся тут, не клейся, – зло зашипел женский голос. – Из-за вас, проныр, и нас разгонят.
– Вы напрасно беспокоитесь, – сказала Надя. – Мы так, посмотреть только.
– На нищету нашу поглядеть пришла?
– Что вы, мы уходим, уходим, – поспешно заверила Наденька. – Уже уходим, не волнуйтесь.
Девушки отошли подальше от злобной темной очереди. И остановились, не зная, что предпринять.
– Ну и дальше куда? – недовольно спросила Феничка.
– Светает, – тихо сказала Надя. – А на небе – ни облачка. Славный будет денек!
– Глянь-ка, барышня, вроде дымок над обрывом? Горят они там, в овраге, что ли?
Наденька оглянулась. Над обрывом, ведущим в глубокий овраг, из которого они недавно вылезли, легкой пеленой висел пар от дыхания десятков тысяч людей. Дрожал, будто живой, и освещенное первыми лучами еще не вылезшего из-за горизонта солнца небо причудливо переливалось в нем.
– Как красиво! Нет, ты только посмотри…
– Недосуг смотреть, – сурово оборвала Феничка. – Уходить отсюдова надо.
Наденька тоже ощущала какое-то внутреннее беспокойство, но хорохорилась. Даже начала что-то говорить, что, мол, неплохо было бы взять царскую кружку для Вани Каляева, но тут же замолчала, испуганно вслушиваясь.
Из оврага вместе с паром поднимался странный гул, пугающий, как стихия. И нарастающий, как стихия. И со стороны Петербургского шоссе, и со стороны Москвы тоже слышался тот же гул. Еще далекий, но уже несущий в себе что-то грозное.
– Бежим! – крикнула она, ощутив вдруг возникшую в ней неосознанную панику. – Бежим отсюда, Феничка!..
Высоко подобрав юбки, девушки, спотыкаясь, добежали до последних буфетов и…
И замерли.
Перед ними стояла толпа. Стояла молча, странно раскачиваясь, и из глубины ее то и дело раздавались стоны и крики. По головам тесно – плечом к плечу, руками не шевельнешь – зажатых, сдавленных людей порою уже лезли мальчишки, а то и вполне взрослые парни, упираясь сапогами во что придется. В беззащитные лица, затылки, спины, плечи. А толпа стонала и раскачивалась, раскачивалась и стонала, не двигаясь с места.
– Назад! – крикнула Феничка. – Назад, барышня! В овраге спрячемся, беда будет, беда…
Они повернули назад, но пробежали немного, потому что из оврага выросла вдруг задыхающаяся, распаренная крутым подъемом живая человеческая волна. Девушки сразу остановились, но увернуться от людского потока им уже не удалось. Овражная масса подхватила их, втянула, всосала в себя и помчала туда, куда рвалась сама. Их закружило, оторвало друг от друга…
– Барышня-а!.. – отчаянно, изо всех сил закричала Феничка, но Надя уже не видела ее.
Потом говорили, что как раз в этот момент раздались револьверные выстрелы. Полицейский офицер, заметив обе толпы – стоявшую и бегущую от оврага, – выпалил для острастки несколько раз в воздух, заорав во всю мочь:
– Выдавай подарки! Выдавай! Сомнут!..
Этот выкрик послужил командой не столько буфетчикам, сколько тесно спрессованной, стонущей, топчущейся на месте толпе. Она ринулась вперед, разбрасывая полицейскую шеренгу. И полицейские со всех ног бросились врассыпную, спасая собственные жизни. Буфетчики начали разбрасывать узелки с подарками прямо в наседающую массу, раздались дикие крики, затрещали доски самих буфетов.
А солдат, от которых прятались в овраге, и под защиту которых так хотела пробраться Феничка, вообще не было. Они еще не успели подойти к началу официальной раздачи, потому что было только шесть часов утра…
Надю разворачивало и вертело в стремнине еще не утрамбованной толпы. Внутри нее пока еще сохранялась крохотная свобода, позволявшая шевелить руками и даже чуть сдвигаться из одного ревущего ряда в другой, но уже не дававшая никакой возможности вырваться наружу. Пока все – красные, с распаренными лицами – еще дышали полной грудью, жадно хватая воздух широко разинутыми ртами. И при этой относительной свободе овражная толпа, захватившая Надю и набравшая изрядную инерцию движения, врезалась в толпу, появившуюся из Петровского парка. Долго топтавшуюся на месте, долго терпевшую немыслимую тесноту и только-только начавшую двигаться после полицейской команды начать раздачу царских подарков. Удар свежей волны вызвал давку и суматоху, Надю опять куда-то развернуло, прижало к чему-то странно податливому, почти мягкому…
- Предыдущая
- 41/93
- Следующая
