Скобелев, или Есть только миг… - Васильев Борис Львович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/90
- Следующая
Михаил Дмитриевич молча теребил бакенбарды, размышляя, как поступить в столь непривычных обстоятельствах.
– Лукавят азиаты, – вздохнул майор Навроцкий, – ох, лукавят! Не поддавайтесь, господин полковник, это какая-то ловушка.
– Ловушка, говорите? Возможно… – Скобелев вздохнул, оглянулся на стоявших позади артиллерийских офицеров. – Поручик Гродиков, возьмите двоих казаков и вместе с прапорщиком Млыновым отправляйтесь в крепость с парламентёром. Посмотрите, что у них за пушка, и укажите, куда её поставить, чтобы никуда не попасть.
– Слушаюсь, господин полковник.
– Млынов, предупредите коменданта и начальника гарнизона, что они имеют право на выстрел только после того, как вы вернётесь. В противном случае я разнесу все стены, а заодно и все дома.
– Будет исполнено, господин полковник.
Артиллерийский поручик Гродиков, прапорщик Млынов и двое степенных (Михаил Дмитриевич лично отобрал их) казаков поскакали в крепость вслед за парламентёром. Все оставшиеся молча провожали их взглядами и озабоченно вздохнули, когда за ними закрылись крепостные ворота.
– Я не доверяю туземцам, – хмуро сказал подполковник Пояров. – Не доверяю изначально.
Все промолчали. Потом сказал майор Навроцкий, со вздохом и невесело:
– Признаться, господа, я с ужасом ожидаю, что вот-вот через крепостные стены нам перекинут все четыре головы.
– Даст Бог, этого не случится, – словно бы про себя заметил Скобелев.
– А все же, Михаил Дмитриевич, вы уверены, что Бог – даст? – с усмешкой сказал подполковник Пояров. – Или здесь именно так странно все и воюют?
– За всех отвечать не берусь, но за себя отвечу. Воевать надо с чистой совестью, господа.
– И во имя чистоты собственной совести вы…
Скобелев так глянул на подполковника Поярова, что начальник штаба фразы своей не закончил. И все примолкли, не отрывая глаз от крепостных ворот.
Михаилу Дмитриевичу было сейчас весьма не по себе. Он тоже не очень-то верил местным командирам, был достаточно наслышан и об их коварстве, и о хитростях, и о том, что им абсолютно незнакомо европейское понятие офицерской чести. Но так уж случилось, что он безотчётно доверял Млынову едва ли не с первого дня знакомства. Прапорщик прекрасно знал не только местные языки и даже не только местные обычаи, но, как казалось Скобелеву, и психологию самих жителей. И однажды как бы между прочим он заметил в разговоре:
– У них есть своё понятие чести. Мы обманываем их куда чаще, чем они нас, поверьте.
Прошло томительных сорок минут, прежде чем распахнулись крепостные ворота.
– Едут! – с облегчением сказал кто-то.
Однако ворота пропустили лишь одного всадника и тут же закрылись за ним. Всадник приближался неторопливо, на размашистой рыси, и прошло известное время, пока офицеры не узнали в нем прапорщика Млынова.
– Ну, господа, все ясно! – воскликнул Навроцкий. – Они отпустили одного, чтобы он сообщил условия освобождения остальных. И конечно же этим счастливчиком оказался именно Млынов. Свояк свояка видит издалека: у этого Млынова мать – киргизка.
– Вы капризны и подозрительны, как заматеревшая девица, – не скрывая раздражения, сказал Скобелев. – Во-первых, мы ещё ровно ничего не знаем, а во-вторых, матушка нашего переводчика из кипчакского племени…
Споры прекратились, поскольку Млынов громко закричал ещё издали:
– Они приняли все наши условия!
– А почему отпустили только вас? – сердито спросил Михаил Дмитриевич.
Он устал от волнений и ожидания и был не в духе.
– У хивинцев в крепости не оказалось ни одного артиллериста, – спокойно пояснил прапорщик, спешиваясь. – Выяснив это, поручик Гродиков счёл за благо выстрелить из их пищали самому. Казаки остались ему помогать, а меня поручик послал предупредить вас о сём казусе. После его выстрела хивинцы просили вас, господин полковник, разнести их ворота в щепы.
– Почему именно ворота?
– По трём причинам. Первое: за воротами – базарная площадь, и таким образом от нашего залпа не пострадает ни один дом. Второе: разбитые ворота – лучшее доказательство серьёзности наших намерений. И главное: ворота очень старые, а хан не отпускал денег на их ремонт, несмотря на неоднократные просьбы коменданта…
На крепостной стене появилось густое облако чёрного дыма, и почти тотчас же раздался грохот. Ядро, выпущенное древним орудием, летело столь неторопливо, что все провожали его глазами, пока оно не упало где-то далеко от отряда.
– Залп по воротам! – крикнул Скобелев.
– Батарея, готовьсь! – напевно начал команду артиллерийский офицер. – Наводить по воротам, один снаряд… Пли!..
Оба орудия дружным залпом ударили по крепостным воротам. Грохнули взрывы, на миг все заволокло дымом, а когда он рассеялся, ворот уже не было. Сквозь заваленный их обломками проем виднелась затянутая снарядными дымками пустая площадь. Потом на ней появился всадник без копья и тряпки, но в сопровождении поручика Гродикова с двумя казаками и в довольно нарядном халате.
– Начальник гарнизона, – пояснил Млынов. – Готовьте акт о капитуляции, господин начальник штаба. Этот гарнизонный чиновник едет подписывать его с огромным облегчением…
Эта история стала анекдотом, который впоследствии так любили рассказывать в петербургских и московских салонах наряду с анекдотом о сардинской дуэли. Они породили целую серию былей и небылиц о туркестанской деятельности Михаила Дмитриевича Скобелева, что впоследствии сказалось на его воинской карьере и сильно попортило как настроение, так и нервы.
Но это все – потом, в обеих столицах, впоследствии. А тогда путь к месту соединения Мангышлакского и Оренбургского отрядов был открыт, и о большем Скобелев не помышлял. Уж слишком непомерной оказалась усталость даже для него…
2
Четырнадцатого мая авангард Мангышлакского отряда встретился с авангардом оренбуржцев, которым командовал полковник Саранчов: он специально предупредил Михаила Дмитриевича, что пишется через «о». Полковник был немолод, неразговорчив и выглядел весьма озабоченным. Впрочем, было с чего выглядеть: Бог приветствовал его степную удаль четырьмя дочерьми, и полковник думал только о том, где бы раздобыть средств на приданое. О прочем он не помышлял, но немалый опыт с лихвой возмещал его односторонность, и с порученным делом он всегда справлялся быстрее и лучше любого юного карьериста.
– Говорят, генерал Кауфман тысячу рублей тому командиру даст, чьи солдаты первыми в крепость Хиву ворвутся?
Это был его первый вопрос, обращённый к Скобелеву при знакомстве. И Михаил Дмитриевич сразу все понял про полковника Саранчова. И что полковник – из казаков, и что надел невелик, и что расходов куда как больше достатка. И что это постоянно угнетает полковника, отягощая нелёгкую его службу суетностью, а душу – вполне земными матерьяльными помыслами. И сказал:
– Точно не знаю, полковник, но… Но должны бы, а?
– Должны бы, – вздохнул Саранчов. – Мы намёрзлись, вы – нажарились. Должны бы.
Штатные начальники отрядов, предназначенных для внезапного удара по доселе надёжно прикрытой пустынями Хиве, оказались как бы не у дел. Как бы в тыловом эшелоне, что равно касалось как захворавшего полковника Ломакина, так и генерала Веревкина, озабоченного не своей болезнью, а беспомощным положением многочисленных обмороженных казаков. В незнакомой, настежь распахнутой всем неожиданностям местности он не мог их оставить, опасаясь внезапной атаки джигитов хивинского хана или бродячих шаек искателей лёгкой добычи. И тащился в обозе, передоверив, подобно полковнику Ломакину, командование наиболее боеспособными частями своему бессменному командиру авангарда. И оба офицера – молодой и старый – отлично понимали друг друга, не тратя понапрасну времени ради выяснения вечного вопроса русской армии: «Кто главнее?»
Авангарды Мангышлакского и Оренбургского отрядов соединились под Кунградом. До самой Хивы оставалось ещё двести пятьдесят вёрст с гаком, и эти версты оказались самыми сложными и кровавыми. Конные отряды хивинской гвардии, обнаружив в собственном ханстве непонятно откуда взявшиеся крупные русские силы, перекрыли все дороги к столице, упорно сражаясь за каждый кишлак и за каждый арык. За свою свободу дрались хивинцы на удивление стойко и отважно, не боясь глубоких фланговых рейдов, стремительных конных атак, яростной рубки и отхода врассыпную, после чего вновь собирались в заранее оговорённом месте. Они сжигали за собою все мосты через глубокие арыки, разрушали плотины, засыпали или заваливали трупами животных колодцы с хорошей водой.
- Предыдущая
- 17/90
- Следующая
