Князь Ярослав и его сыновья - Васильев Борис Львович - Страница 57

• Предыдущая
• 57/86
• Следующая

— Для чего же в сани?

— В любой час может появиться ханская почётная стража. Ею может командовать даже тёмник, но ты, великий князь, принимай его, сидя в санях.

— Спесь, что ли, сбиваем?

— Спесь с них этим не собьёшь, но честь свою подчеркнуть следует. Пусть знают своё место. И ещё… — Сбыслав смутился. — В Орде меня зовут Фёдором, великий князь. Забудь о Сбыславе, очень прошу. Сбыслав убил татарского десятника, такого они не забывают.

— Это я знаю, — проворчал Ярослав, нехотя усаживаясь в расписные княжеские сани.

Сбыслав укутал медвежьей полостью его ноги, вскочил в седло, поправил богато отделанную саблю — подарок тёмника Неврюя — и занял своё место впереди растянувшегося каравана.

В первый день этих перемен ничего не произошло, и великий князь был недоволен. Удобное и тёплое место в санях лишало его приятных бесед со Сбыславом.

— Ты поторопился.

— В нашем положении лучше на сутки поторопиться, чем на час запоздать, великий князь. Завтра утром нас непременно встретят.

Сбыслав оказался прав: едва тронулись после завтрака, как впереди послышался конский топот, и к обозу подрысила гвардейская сотня под ханским бунчуком. Впереди ехал тёмник Неврюй и неизвестный Сбыславу могучий монгол в теплом халате из золочёной парчи. Именно он первым и подскакал к Сбыславу.

— Где князь Ярослав?

— В санях, мой господин, — почтительно склонившись в седле, сказал Сбыслав, мгновенно сообразив, что обогнать Неврюя может только более знатный вельможа.

— Ты монгол?

— Я — русич, но меня воспитал Чогдар, анда моего отца Яруна.

— Что-то слышал о тебе. Стой здесь. Позову, когда придёт нужда.

Незнакомый вельможа поскакал к саням, а к Сбыславу подъехал Неврюй. Улыбнулся, как доброму знакомому:

— Мне приятно, что ты не позабыл моего подарка.

— Приветствую тебя, отважный Неврюй, — поклонился Сбыслав. — Прости за вопрос: что это за вельможа?

— Орду-хан. Старший брат Бату.

— Я должен быть возле моего князя! — встревожился Сбыслав.

— Не спеши, — усмехнулся Неврюй. — Орду очень гневается, когда нарушают его повеления.

— Но великий князь ни слова не понимает по-монгольски!

— А Орду — по-русски. Они в равном положении, сын Яруна.

Но великий князь и старший брат великого хана Золотой Орды были совсем не в равном положении. Ярослав сидел в богатых санях, а Орду — в седле. Кроме того, Орду знал, кто перед ним, а Ярослав — не знал, и поэтому хан поклонился первым, а князь лишь кивнул головой, на что, впрочем, Орду не обратил никакого внимания. Он старательно, как всегда, исполнял наставления своего брата, а потому торжественно отбарабанил заученное приветствие. Ярослав не понял ни единого слова и сердито потребовал позвать Сбыслава, что Орду воспринял как ответное приветствие и ещё раз поклонился.

— Хорошо они беседуют, — тихо рассмеялся Неврюй. — Будь внимательным, боярин, сейчас Орду подаст тебе знак.

Орду и впрямь, не оглядываясь, поднял руку, видимо посчитав, что дословно выполнил наказ любимого брата. Нарядный тёмник хлопнул чалого и сказал Сбыславу:

— Зовёт. Быстро!

Вторую неделю Невский гостил в усадьбе у пруда с белыми кувшинками, позабыв о всех неотложных делах. И не только потому, что с каждым днём юная Васса нравилась ему все больше, но и потому, что ощущал, как постепенно сходит на нет его тревога, как улетучиваются беспокойные мысли, как прежняя твёрдая уверенность вновь поселяется в его душе. Он не отказывался от кубка, но не любил пиров за бессмысленную, с его точки зрения, трату времени, с удовлетворением обнаружил эту же черту и в хозяине, и ему было хорошо.

Хозяева догадывались, по какой причине старший сын великого князя, знаменитый победитель крестоносных рыцарей, вдруг избрал местом отдыха их скромное поместье: держась в присутствии девушки вполне естественно, Александр ничего не мог поделать с выражением собственных глаз. Но ничего не смел объяснить даже намёком, хотя формальный срок траура уже истёк. Он не попрощался с Александрой Брячиславной, не проводил её в последний путь, и это до сей поры камнем лежало на его сердце. А мечтать он не любил, хотя с удовольствием предавался мечтам в отрочестве, но тяжесть меча, поднятого ещё в юности, навсегда убила все мечтания, заменив их продуманным и многократно взвешенным расчётом. Нет, он не огрубел, не стал суше от этой замены. Просто ему довелось прямо из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость. И может быть, поэтому он впервые ощутил, что такое первая любовь, ясно поняв, что Марфуша была всего-навсего увлечением, а Александра — политической необходимостью.

И отъехал со смятением в душе, ни слова не сказав о своих чувствах ни родителям Вассы, ни самой девушке. А — хотел, очень хотел и признаться возлюбленной, и заручиться благословением, но… Но внутренне уже ощущал себя великим князем, обязанным прятать личные пристрастия во имя политических интересов, ради завтрашнего благополучия всей Русской земли. Всей: он никогда не забывал о своём прапрадеде великом князе Владимире Мономахе.

Но на обратном пути думы о Сбыславе его больше не тревожили. Они уже улеглись в душе его, уступив своё место думам иным. Конечно, очень выгодно было бы взять в жены вторую дочь Даниила Галицкого — не Настасью, чтобы не рассориться с влюблённым Андреем, — но женитьба братьев Ярославичей на двух сёстрах из одного гнёзда усилила бы прежде всего самого князя Даниила. Породниться с Миндовгом? Но Миндовг откровенно признался, что готов принять католичество во имя спасения Литвы. А он, Александр, размышлял о своей готовности пойти под венец во имя чисто политических соображений, и в этих соображениях православие оставалось главным условием возрождения могучего государства, его незыблемым фундаментом. Да и сколько дочери Миндовга может быть лет? Восемь? Десять?.. Ждать, пока подрастёт?

Может быть, он бы и пришёл к выводу, что должен подождать. Но где-то там, под внешним слоем мыслей, как в засаде, таилась главная: жениться на дочери Батыя. Во имя прочного мира для Руси…

К этому времени Гаврила Олексич окончательно оправился после ран, полученных на льду Чудского озера, и деятельно занимался княжеской дружиной. Марфуша приняла иночество под именем Меланьи. У самого Гаврилы родился первенец, наречённый Иваном, в семье царили мир да любовь, и Олексич был счастлив, как никогда доселе.

— Ярославич?!

— Здравствуй, Гаврила Олексич.

После пира, на котором настоял хозяин, после того, как была представлена молодая жена и показан младенец, боевым друзьям наконец-таки удалось уединиться. Гаврила обстоятельно доложил о дружине, о состоянии коней и вооружения и замолчал в некотором удивлении, потому что гость слушал рассеянно, вполуха, и мысли его были далеко.

— Чем обеспокоен, Ярославич?

— Что? — очнулся Невский. — Отец в Орду уехал. Вместе со Сбыславом. А я не проводил.

— За Сбыславом как за каменной стеной!

— Это верно. Только на душе смутно, Олексич.

— Жениться тебе нужно, Александр Ярославич, — решительно сказал Гаврила. — Вот я женился, и всем сразу стало хорошо. И мне, и супруге моей, и… и Марфуше.

— В монастыре? — усмехнулся Александр.

— Успокоилась она там. И ты успокоишься, Ярославич. Мир в душу войдёт, а смута — выйдет. Поверь.

— Мир не в душе нужен, а на Руси. И — долгий, долгий мир. Чтоб не только сын твой, но и внук меча в руки не брал. Вот тогда и людишек прибавится, и силы вернутся. — Александр вздохнул. — Может, мне ради такого дела на Батыевне жениться, Олексич?

— Шутишь все, — неодобрительно заметил Гаврила.

— Не до шуток сейчас. Ты вон дружину никак собрать не можешь.

— Рожать сынов нужно в любви и согласии, а не от Батыевых дочек. Пригляди девку красную, княжну или боярышню. Самому недосуг, так я тебе пригляжу.

— А что, Олексич, может, ты и прав, — вдруг улыбнулся Невский. — Сватом моим будешь?

— За честь почту великую!

• Предыдущая
• 57/86
• Следующая