Завещание Колумба - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая

Свежий аромат клейкой тополиной листвы и сирени, врывавшийся в учительскую через окна, смешивался с больничным запахом соды и хозяйственного мыла — где-то рядом мыли, чистили классы.

На лице Маргариты Петровны лежала печать испуга и искренней грусти — именно сегодня в пустой учительской она, наверное, почувствовала, что осталась из всех стариков в школе последней.

— Маргарита Петровна, мне не дают покоя обстоятельства смерти Коростылева. Вы ведь в курсе дела?

— Да, конечно, — вздохнула она, и я рассмотрел, что под веснушками у нее кожа не розовая, а старчески красноватая.

— У нас все об этом знают. Да что поделаешь…

— Вот я пытаюсь, что-то поделать, — сказал я, прочно усевшись на стуле перед ней. — Вы ведь были в дружеских отношениях с Коростылевым?

— Да, скорее всего у нас были дружеские, добрые отношения, — задумалась она, сняла очки и положила на стол.

— Мы не были закадычными друзьями, но столько лет вместе работали, так много прожито вместе! Да и человек он был очень хороший…

— У вас нет никаких предположений — кто, почему, зачем мог прислать эту телеграмму Николаю Ивановичу?

Она развела руками:

— Ну, как здесь предположишь, что-нибудь? Как язык повернется про кого— нибудь сказать такое? Грех на душу взять боязно! Я ведь и представить себе не могу такого врага у него, чтоб мог столь злодейскую шутку учинить.

Она смотрела на меня растерянно и опасливо, и мне казалось, что ей хочется, чтобы кто-нибудь пришел в учительскую и прервал наш разговор. И тогда я спросил напрямик:

— А мне показалось, что у Коростылева были не слишком доброжелательные отношения с вашим завучем Вихоть…

Старая географичка заморгала, как девочка, веснушки совсем утонули в багровом румянце, она потупилась, заерзала и сказала:

— Я так не могу сказать. Они, возможно, были не очень теплые, отношения у них я имею в виду, но нельзя ведь назвать их недоброжелательными, — вздохнула тяжело и добавила: — Хотя, конечно, у них были столкновения…

Прежде чем углубляться в это сообщение, я решил уточнить для себя один не очень ясный вопрос:

— Маргарита Петровна, а власть завуча в школе велика?

Меня рассмешила ее реакция. Весь вид ее изображал — что за нелепость?! А ответила очень осторожно:

— Ну, как вам сказать? От завуча ведь довольно много зависит… Это проблема весьма сложная… Я усмехнулся:

— А чего там сложного? Вы мне расскажите, чем завуч занимается, тогда мы вместе оценим ее власть.

Маргарита Петровна поежилась, помялась, я видел, что ей страшно обсуждать дела завуча, наконец решилась:

— От завуча зависит расписание уроков, то есть наша занятость. Так сказать, количество часов, которые выделяются…

— А количество часов — это заработок? — переспросил я.

— Ну, естественно! Кроме того, завуч в известной мере является экспертом нашей работы. Молодых учителей завуч аттестует, определяет их профессиональный уровень, а для тех, кто готовится к пенсии, особенно важно, какую даст завуч учебную нагрузку…

— Почему?

— Так ведь размер пенсии зависит от заработка в последний год! Ну, а пенсионера вроде меня, если завуч занелюбит, можно вытурить в один хлоп…

— Вот мы и выяснили вдвоем, что власти и возможностей у завуча в школе хватает, — покачал я головой и спросил еще:

— Маргарита Петровна, может быть, я ошибаюсь, тогда вы меня поправьте, но вчера на поминках мне показалось, что школьные преподаватели относятся к Екатерине Сергеевне Вихоть очень сдержанно.

Учительница пришла в совершенное смятение, на ее добром, простоватом лице выступили от волнения мелкие бисеринки пота:

— Вы ставите меня в очень трудное положение, предлагая оценивать их отношения… Я и о Екатерине Сергеевне не хотела бы ничего говорить, поскольку она человек сложный и отношения с людьми у нее непростые…

— А в чем эта сложность отношений?

— Понимаете, с ней стараются по возможности избегать конфликтов, потому, что она женщина резкая и памятливая.

— Так, это я уже понял, — согласился я. — Но Коростылев, как мне сдается, этих конфликтов не боялся. Вы мне не скажете, в чем, собственно, расходились-то они с завучем?

— Как бы это точнее сказать. — Географичка поежилась, будто от пронизывающего ветерка. — Я не умею формулировать, но однажды Коростылев при мне сказал ей: учителю, которого не любят ученики, надо менять работу. Он скорее всего ребенка ничему не научит, а если научит, то школьник это плохо запомнит, а если все — таки задолбит, то употребит не для доброго дела.

— Позиция спорная, — усмехнулся я — Но, видимо, она и определила их отношения?

Маргарита Петровна долго сосредоточенно чиркала, что-то в журнале, потом бросила ручку на стол и сказала:

— Видите ли, их отношения сложились таким образом не сразу, они имеют некоторую историю, так сказать. Раньше они не выходили за рамки профессиональных разногласий, связанных с разным подходом к вопросу обучения. Потом уже это стало обрастать разным отношением к людям, превращаясь постепенно в столкновение разных мировоззрений.

— И что, долгая история у этого столкновения?

— Я думаю, что их человеческие взаимоотношения сломались после суда между Салтыковыми.

— А, что за суд? — поинтересовался я.

— У нас учится девочка Настя Салтыкова. Сложная девочка. Она заканчивает в этом году десятый класс. Тяжело с ней доставалось нам. И вот два года назад отец Насти, который официально разведен с матерью, подал в суд иск о передаче ему права воспитывать девочку.

— Да, это не часто бывает, а чем он мотивировал?..

— Мол, мать Насти не разрешает ему встречаться с ней. Ну, знаете, обычная драма неудачного брака — воюют между собой родители, а страдают дети.

— А какое это имело отношение к Коростылеву? — спросил я.

— Дело в том, что в суде Коростылев совершенно неожиданно поддержал отца. Он настаивал на том, чтобы девочку передали на воспитание Константину Салтыкову. Это для многих было неожиданно, но у Николая Ивановича всегда были какие-то особые, неожиданные для многих поступки и соображения…

— А вы сами, Маргарита Петровна, что считали правильным?

— Я? — будто впервые задумалась она над этим вопросом.

— Пожалуй, я тоже считала бы правильным передать девочку отцу. Мне никогда не казалось, что мать Насти Салтыковой может дать ей надлежащее нравственное воспитание, но меня в суд не вызывали…

— И что? Почему этот суд повлиял на отношения Коростылева с завучем?

— Так ведь мамаша Салтыкова — близкая подруга Вихоть! И Екатерина Сергеевна тогда очень возмутилась позицией Николая Ивановича, чуть ли не до скандала дошло! И в суде, и потом здесь, в учительской, был очень крупный разговор.

— А как объяснял Коростылев свою поддержку иска отца? — допытывался я.

— Вы знаете, я бы не хотела сплетничать о матери Салтыковой или, упаси бог, о Екатерине Сергеевне, — смущенно сказала географичка, — но Салтыкова — крупный торговый работник, ну, знаете, со всеми свойственными этому роду людей чертами. И Николай Иванович считал, что она дурно воспитывает девочку, но почему он стоял за Константина Салтыкова в суде, я вам не могу точно объяснить, я его весьма плохо знаю. Гораздо лучше, чем я, Салтыкова знает наш физик Сухов. Они вместе ездят на охоту, на рыбалку, наверняка между собой обсуждают свои проблемы. Если вас интересует этот вопрос, то, наверное, Сухов мог бы вам лучше объяснить существо спора…

В это время резко распахнулась дверь, и в учительскую заглянула Вихоть Молча, внимательно переводила она тяжелый взгляд с меня на учительницу, будто проверяя, что здесь могла она наболтать неуместного, какой сор выносила без спроса из ее избы. Потом сухо кивнула и снова пригляделась к Маргарите Петровне, словно проверяла взволнованную географичку на детекторе лжи, и я с болью наблюдал, как женщина под давлением серых выпуклых глаз Вихоть быстро увядает, сникает, корчится, словно ее застигли за очень непотребным занятием. Я так же молча кивнул, а учительница робко сказала:

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая