Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 75
- Предыдущая
- 75/98
- Следующая
Я методично прочесывал все доступные мне переходы и пересадки в надежде оторваться где-нибудь от них, но они перли за мной неутомимо, как приклеенные.
Хорошо, я их запомнил. Один, постарше, в черно-сизой куртке с оттопыренными карманами, был настоящий красавец из учебника патологии.
Готов примазать, его когда из маманьки вынимали — щипцы на башку накладывали, тащили его в этот славный мир с большим усилием и усердием. У него были вдавленные виски, будто ямы в черепе позади глаз, и на дне этих пугающих углублений под серой нездоровой кожей что-то шевелилось и пульсировало. Может быть, мозг? Или гной? Нет, он мне был как-то несимпатичен.
А второй был боец хоть куда — здоровенный костистый парень, похожий на мускулистый скелет.
Они шли за мной, практически не скрываясь, подстраховывая друг друга, время от времени долдоня что-то по мобильным телефончикам.
Вот влип, ешь твою налево! Как говорил дантист Изя Кацап, это — не люди, это — свора гоночных псов.
На станции «Курская» я стащил с себя парик и бросил в урну. Какой тут, в задницу, парик! Йог твою мать! От кого теперь в нем скрываться? Игра пошла серьезная, тут, понимаешь, не комедия с переодеваниями!
На переходе с радиальной на кольцевую, стоя на эскалаторе, величественно плывущем в преисподнюю, я решил прорываться на волю. Здесь, в подземелье, мне ловить нечего. Здесь ловить меня будут. Рано или поздно они меня тут уконтрапупят, а выволочь меня на улицу, до машины — дело рутинной техники.
И в этот момент увидел поднимающегося на встречной ленте эскалатора своего замечательного другана Николая Иваныча. Выходит, я их все-таки недооценивал. Какая же у них должна быть система связи и наведения!
Николай Иваныч был еще далеко, глубоко внизу, он поднимался, как гроб в крематории, поехавший почему-то назад, наверх. Он уже увидел меня, или ему передали по радиотелефону следующие за мной гоночные псы. Широко разводил руками, как для братского объятия, и показывал жестами — подожди меня внизу, там тебя встретят.
Думать больше не осталось времени. Вообще, похоже, не твое это дело — глубоко, раздумчиво мыслить, не твое это поле. Положись на дремлющие инстинкты, прислушайся к душе, не мучай, не томи ее! Если она просит или велит что-нибудь срочно — уступи ей, как женщине, сделай, что говорит!
Обоим будет лучше!
А велела она мне в этот момент сделать то, что моя гоночная свора повторить не сможет.
Я прыгнул.
Сгруппировался и взлетел — вверх-вперед-влево. Легко коснулся — для опоры — рукой за ореховую полированную разделительную панель между встречными лентами эскалатора и приземлился на ступенчатой полосе, которая ползла вверх.
Пассажиры, стоявшие ниже меня на лестнице-чудеснице, железно отсекали от меня Николая Иваныча — он не мог стрелять в меня сквозь толпу.
А мои шустрые преследователи, краснорожие индейцы-следопыты Гнойный Мозг и Мускулистый Скелет, плавно едущие вниз, вдруг из глубокого арьергарда оказались прямо перед направленным на них пистолетом ПМ.
— Ложитесь, суки! Сейчас череп пробью! Ложись! — орал я. — Пушки вниз кидайте!
Нет, бойцы они были неважные. Жидкие оказались на расправу. А может быть, живо помнили, как в «Интерконтиненталь» привезли они нас с Валерой вдвоем, а из гостиницы вывозили своего гончего сыскного коллегу в мешке.
Они не легли, а сели на эскалатор. И пистолеты бросили, которые катились вниз по ступенькам с каким-то каменным стуком. Ну ладно.
А я припустил по лестнице, которая как-никак везла вверх. Хороший был спурт. Давние мои гонители из сборной, точнее сказать — выгонители, сейчас бы душой порадовались за те результаты, которые я показал на дистанции.
И народ, слава Богу, у нас хороший. Сознательный. Все понимает. Никто не бросился меня ловить, перехватывать. Смотрели с интересом, но, встречаясь со мной глазами, сразу стыдливо отворачивались, будто боялись запомнить мою личность. Потом еще в свидетели затаскают!
Выскочил я на площадь и сразу повернул направо — мимо линейного отделения милиции, мимо касс, мимо депутатского зала — там с первой платформы есть открытый проход на пути.
Я понимал, что у меня всего несколько секунд форы — они сейчас подтянут все резервы. На меня хватит, мало не покажется. Спрыгнул с перрона, перебежал через рельсы, нырнул под платформу, успел проскочить перед длинным пассажирским составом. На третьем пути пассажиры заныривали в зеленое чрево электрички. Хорошо бы знать, куда эта колесная колбаса направляется. Но нет времени выяснять маршрут, расписание, тарифы. Едем к свободе, к счастью, к жизни! Беспечные ездоки — из ниоткуда в никуда.
Влетел в тамбур, тяжело отдуваясь и утирая с морды пот рукавом. По вокзальной трансляции сообщили: «Электропоезд Серпухов — Москва — Голицыно отправляется через минуту с третьего пути. Остановки — Каланчевская, Белорусский вокзал, Беговая…»
Я выглянул из растворенных дверей и увидел, что по перрону бегут, заглядывая в окна поезда, Гнойный Мозг и Скелет. Не знаю, кто-то из их шайки видел, как я нырнул в вагон, или у них достаточно людей, чтобы проверить все отходящие электрички.
У меня нет выхода — надо оставаться в вагоне. Здесь, на вокзале, их слишком много.
Я снова осторожно высунул голову наружу, и в этот момент пневматические двери угрожающе зашипели. Примерно за три вагона до моего укрытия настойчивые мои попутчики силой удержали сходящиеся створки дверей и впрыгнули в тамбур.
Вот, Господи, великая сила всепобеждающего учения Павлова! Чему только не научишь сыскное животное за сытную кушеньку!
Поезд заскакал, затопотал по стрелкам, среди фиолетовых огней и зеленых светофоров, пробежал над Земляным Валом, перед Разгуляем. Через три-пять минут гоночные псы прочешут поезд и доберутся до меня. Я не готов устраивать кровавое побоище в центре города.
Я переходил из вагона в вагон, приближаясь к голове состава. Поезд шел по эстакаде, под нами промелькнул троллейбусный парк, справа — пригородные кассы Казанского вокзала. До Комсомольской площади оставалось сто метров.
Я постучал рукоятью пистолета в дверь машиниста и крикнул:
— Отпирай, милиция!
Распахнулась дверь. Удивленные глаза за круглыми стеклами очков, встопорщенные усы.
— Какого хрена?…
— Открой входные двери!
— Не положено!
— Открой дверь наружу, козел старый! Не возникай! Делай, что говорят!…
Видок у меня, наверное, был такой, что машинист не стал спорить. Нажал какой-то рычаг, со свистом зашипели, расходясь, железные створки.
— Тормози!…
Я оглянулся и увидел, что в другом конце вагона появились мои друзья.
Встал в открытых дверях, ветер гладил воспаленную хряшку, поезд медленно двигался по насыпи-мосту над проездом с Каланчевки, от гостиницы «Ленинградской» к площади трех вокзалов.
Здесь, внизу, перед мостом на дороге — светофор. Метрах в пятнадцати от насыпи. Они не успеют разогнаться. Но мне нужен грузовик, мне нужно прыгнуть в кузов.
Мать-судьба! Хозяйка-удача! Везуха моя лихая! Вывезите! Помогите! Дайте стремный шанс!
Моргнул красным оком светофор, погас на миг, вспыхнул зеленый. Вот она, моя фартовая сдача — задрипанная «Газель» с грязными тюками в деревянной коробке кузова.
Оттолкнулся — слетел на насыпь, еще толчок, миг пролета. Невесомость.
Лети, как кот — на четыре точки. Бряк! Ткнулся мордой во что-то вонючее и расслабленно-освобожденно заплакал. Уехал.
Лежал среди мусорных мешков на дне кузова, дышал обессиленно, и страх, напряжение, усталость выходили из меня судорожными рывками, как рвота.
Заднее окошко кабины было завалено каким-то барахлом, шофер меня не видел.
И не слышал — у него на всю катушку работало радио, хиты крутило. На езде музыка сливалась с уличным шумом в ритмичный дребезг. А на светофорах «Газель» тормозила, и я слышал через раскрытые окна — «слушай наше радио, остальное — видимость…».
Грузовичок волок меня вместе со своим помоечным грузом куда-то далеко, неведомо куда. Может быть, на свалку? А, какая разница… Путешествовать надо, не зная цели. Цель, как и все остальное, — видимость.
- Предыдущая
- 75/98
- Следующая
