Евангелие от палача - Вайнер Георгий Александрович - Страница 89

• Предыдущая
• 89/123
• Следующая

— Ждут…

Меня ждал Берия. Оказывается. Второй раз в жизни меня ждал Берия. И снова, как тогда, в первый раз, распахнул дверь, я словно пропустил удар ногой в живот. Зияющая пустота под ложечкой. Нынешние придурки экстрасенсы сказали бы: вокруг него непроницаемое черное поле. Свидетельствую: все исторические злодеи — от Нерона до Малюты Скуратова, от Торквемады до Гиммлера — были просто розовое слащавое говно против нашего Лаврентия Палыча. Великий Пахан внушал меньше ужаса, потому что, как ни крути, а обаяние величия и огромной силы в нем было. От Берии исходил мощный ток лютой жестокости, безмерной ненависти и нестерпимого страха. Вообще-то теперь, много лет спустя, я думаю, что он был не человек. Он был инопланетянин. Пришельцы из какого-то далекого жуткого мира всадили в человеческий голем страшную антидушу и посадили в кресло начальника тайной политической полиции. Остальное свершилось само собой. Он сидел посреди кабинета в кресле и молча смотрел на меня. Видение из страшного сна. Рыжеватая кобра толщиной с большую свинью.

Блики от люстры отсвечивали на его лысине и в мертвых кругляшках пенсне. — Подполковник Хваткин по вашему приказанию явился! — отрапортовал я вмиг зачерствевшим языком. И только теперь рассмотрел сидящих чуть поодаль Кобулова и Крутованова. Берия поднял руку и несколько раз согнул указательный палец — я не сразу догадался, что он подзывает меня ближе. А сообразив, рванул, как спринтер со старта. Замер палец, пригвоздив меня к ковру, и я услышал его негромкий гортанный голос:

— Ти в Малом тэатре пьесу «Пигмалион» смотрел? — Так точно, товарищ Берия, смотрел. — Вот я думаю, что прэдатэль Абакумов тоже Пигмалион… — Не могу знать, товарищ Берия! — Как нэ можешь? По-моему, он слэпил из гавна звэря, который ожил и сожрал его…

Ти мэня понял?

— Так точно, товарищ Берия, понял!

Берия недобро ухмыльнулся, и лицо у него было, как сургучная печать — коричневое, неумолимое, окончательное. А Кобулов зашелся от хохота, так понравилась ему шутка шефа. От удовольствия он мотал башкой, лохматой, как у медведя жопа. Крутованов не смеялся. Вид у него был индифферентный, словно у ресторанного посетителя, подсевшего на минутку к чужому столику. И только когда наши взгляды встретились, он еле заметно подмигнул мне, даже не подмигнул — еле-еле веком дрогнул, и я понял, что притчи про зверя имеет отношение не только ко мне. И не только к Абакумову. Кобулов прошелся по кабинету — армянский калибан в пузе, в погонах, в сапогах, — сокрушенно поцокал языком:

— Очень жалко, что такие люди, как Абакумов, становятся вредны нашей партии, нашему великому делу и лично Иосифу Виссарионовичу… — Он тоже не говорил, а декламировал свой текст, не для меня, конечно. — Хотя дурные замашки в нем давно видны были. Сколько мы вместе работали, сколько я ему помогал, когда он еще молодой был! А он посторонним людям про меня сказал — «черножопая соленая собака». Ай-яй-яй, какой стыд! Крутованов сочувственно покивал и сердечно подтвердил:

— Настоящий большевик, настоящий чекист-интернационалист таких слов о вас, Богдан Захарович, никогда бы не произнес. С таким образом мыслей можно черт знает до чего договориться! По этому обмену любезностями я понял, что Маленков еще не успел уговорить Пахана назначить министром Крутованова, а Берия не смог запихнуть в это кресло Кобулова. Свалка продолжается. И тут я увидел в руках Крутованова папку — рюминскую папку, коричневые корочки уголовного дела «Врачи — заговорщики и убийцы», папку с закладками, которую он давеча увез к Маленкову. Значит, она уже всплыла официально: ее прочел Берия, а к Берии она могла попасть только после Сталина. Великий Пахан прочитал дело и наверняка наложил резолюцию. И судя по тому, что папка оставалась в руках у Крутованова, резолюция была довольно приемлемой. Берия повернул ко мне водянисто мерцающие стекляшки пенсне и разверз уста — треснул извилистый хирургический шов на коричневой тугой морде:

— Слюшай, ти… — он сделал паузу, будто подбирал слово, которое должно было передать меру его презрения и отвращения ко мне, но не нашел, махнул рукой и приказал:

— Вазми у Крутованова ордэр, иды с нарадом к Абакумову, арэстуй его. И, пересекая огромный кабинет, как волейбольный мяч, гоняемый собравшимися в кружок игроками, я старался понять: неужели он действительно так жалеет Абакумова и от этого ненавидит меня? Вряд ли. Ведь когда Берия говорил со мной в прошлый раз, наградив орденом Красного Знамени и досрочно произведя в майоры, он ведь точно был мною доволен. Это ведь я нашел президенту сопредельной державы такую верную и любящую спутницу жизни. Но говорил с тем же отвращением и ненавистью… Крутованов открыл папку и достал типографский бланк постановления о взятии под стражу. Но я и не взглянул на него. Я смотрел на лист бумаги, с которого начиналась папка, — лист, обнаженный распахнувшимся переплетом. Нелинованная гладкая страничка, покрытая ровными строками канцелярской скорописи Миньки Рюмина. Сопроводиловка Рюмина к делу врачей. И в левом углу размашистая надпись знакомым синим карандашом: "БИТЬ.

БИТЬ, БИТ — И. СТАЛИН". Так и было написано, без мягкого знака, — БИТ! И резолюцией своей Великий Пахан решил для нас этот гамлетовский вопрос — бить или не бить. Конечно, бить! Крутованов заметил, куда я смотрю, и недовольно захлопнул обложку папки. Но все, что могло меня интересовать, я уже видел. С этой резолюцией дело врачей становилось генеральным занятием всей Конторы.

Крутованов помахал в воздухе заполненным бланком постановления о взятии под стражу гражданина Абакумова Виктора Семеновича, обвиняемого в измене Родине и шпионаже, и сказал Берии:

— Лаврентий Павлович, здесь еще нет санкции генерального прокурора. Берия жутковато ухмыльнулся, и в ротовой щели у него, как боевые клыки, блеснули золотые коронки:

— Как же нам бить бэз его разрэшения? Кобулов снова весело засмеялся:

— Зачем этот бессмысленный формализм? Мы не бюрократы. Я сам за него распишусь… — Взял постановление и в угловом штампе под надписью «Санкционирую» написал печатными буквами — РУДЕНКО Р. Г. и протянул лист мне:

— Возьми наряд охраны в моей приемной и иди к Абакумову. — Он уже знает? — спросил я. — Догадывается, — сообщил Кобулов, а у самого буркатые гдаза, кровью налитые, сверкают и пальцы сильно трясутся. — Начальник тюрьмы предупрежден, поместишь Абакумова и блок "Г", камера 118. — Слушаюсь. Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник?

— Ну?

Я повернулся к Берии:

— Может, не брать конвой? Его из кабинета придется по всем коридорам вести, шухер на весь дом, нас ведь сто человек встретит… — И что ти хочишь? — уставился на меня подозрительно Лаврентий.

— Я один пойду к Абакумову, мне ведь никакой наряд не нужен. И отведу его и сто восемнадцатую сам. Так, наверное, лучше будет. А конвой совсем ни к чему, вот Богдан Захарыч знает — я голыми руками за минуту пятерых убить могу!

Кобулов добро улыбнулся. Берия снял с переносицы прозрачную бабочку пенсне, пошевелил гитлеровскими усиками, потом глянул на меня исподлобья блекло-голубыми глазами:

— Ти Абакумова нэ боишься? — Конечно, нет, — твердо ответил я. — Чего мне изменника бояться? Берия надел пенсне, вздохнул:

— Хорошо, иды… мой Джеджелава — с тобой, будэт ждат тэбэ в приемной. Когда выйдешь с Абакумовым из кабинэта, сразу отдашь Джеджелавэ клучи от сейфа…

— Слушаюсь. Разрешите идти? Берия молчал, как-то странно глядя сквозь меня.

Тогда поднялся Крутованов и махнул мне рукой:

— Идите, Хваткин, выполняйте.

Когда все закончите, сдайте постановление об аресте Абакумова начальнику Следственной части Рюмину. — Что-о? — вырвалось у меня против воли. — Я… — Мне показалось, что я ослышался. -…начальнику Следственной части полковнику Рюмину. И тут я увидел, что они все трое с интересом изучают меня. А я онемел. Ноги отнялись. Я потерял контроль над собой и неуверенно переспросил:

— Рюмину?… — Именно Рюмину, — сказал Крутованов с удовольствием, открыл папку, взглянул в нее и добавил:

• Предыдущая
• 89/123
• Следующая