Восковое яблоко - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 34

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая

Дейв Доусон – это мое детство, а не его. Вторая мировая война, Дейв Доусон и его английский друг Фредди Фармер. Когда-то у меня самого были эти книги, но то время давно прошло. У него еще были “Дейв Доусон в Ливии” и “Дейв Доусон на русском фронте”. Я помнил эти названия, помнил эмблемы на запачканных, пропыленных куртках. Держа в руках “Дейва Доусона на русском фронте”, я вдруг осознал, что вспоминаю комнату, в которой жил мальчишкой. Коврик на полу, маленький книжный шкаф, в котором я хранил “Дейва Доусона”, “Одинокого рейнджера”, “Тома Свифта” (уже тогда устаревшего, но еще не уступившего дорогу “Тому Свифту-младшему”) и еще с полдюжины других книг. Книги об индейцах, чаще – об ирокезах, а также о Робин Гуде и разных рыцарях, которые сражались с темными силами. Я стоял так довольно долго, предаваясь воспоминаниям о том времени, когда почти все мои ошибки были еще впереди, и чувствуя, что злюсь на Роберта О'Хару, потому что он каким-то таинственным образом украл у меня детство.

Но где его собственное детство? “Том Свифт-младший” и “Кристофер Кул” – агент-подросток, появились, кажется, совсем недавно. Взгляд, брошенный на год издания книг, это подтвердил.

Роберт О'Хара, совратитель малолетних, старался создать иллюзию детства, хотя и не своего собственного. Почему?

Из всех комнат на эту я потратил больше всего времени. Этот парень привел меня в замешательство, охватившая меня грусть перекинула между нами какой-то мостик. Я никак не мог понять, в чем тут дело.

В конце концов меня оторвал от этих мыслей стук в дверь. Я подошел и открыл ее, и Боб взволнованно и быстро сказал:

– Вам лучше поторопиться, мистер Тобин. Я слышу – они поднимаются по лестнице.

– Я закончил, – ответил я, выходя из комнаты О'Хары, хотя мне совсем не хотелось уходить.

– Тут тоже ничего?

Я отрицательно покачал головой. Мы обыскали все комнаты, моя идея исчерпала себя, из нее ничего не вышло. Я чувствовал себя обескураженным и очень уставшим.

– Я иду к себе, – предупредил я Боба. – Пожалуйста, скажи доктору Камерону, что я ничего не нашел и что попозже я спущусь поговорить с ним.

– Конечно. – Он с беспокойством посмотрел на меня, и я понимал, что он старается придумать какие-то ободряющие слова, но сказать ему нечего. Потом на втором этаже показались люди. Он пошел в одну сторону, я – в другую.

Постояльцы расходились по своим комнатам. Я зашел к себе: на кровати лежала небольшая ручная пила.

Ручная пила? Я закрыл дверь и подошел к кровати. На пиле оказался небольшой листок, та же самая бумага для заметок, что и в первый раз. И на ней точно так же, заглавными буквами и шариковой ручкой, было написано несколько строчек:

"УОЛТЕР СТОДДАРД НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО. ЭТО Я. ВОТ ЭТИМ”.

Доктор Камерон прочитал записку, потом передал ее через стол доктору Фредериксу, который бегло ее просмотрел, нахмурился, а потом обратился ко мне:

– Где пила?

– В моем шкафу. Сомневаюсь, что на ней есть отпечатки, теперь все на свете знают об отпечатках пальцев, но на всякий случай я обращался с ней осторожно, завернул в нижнюю рубашку и положил на полку в шкаф.

Сейчас в кабинете доктора Камерона находились только мы трое: когда я вошел, Боба Гейла там не было, хоть он и заходил до того и передал мое обескураживающее сообщение. Теперь, конечно, все изменилось.

– Не понимаю, – произнес доктор Камерон, – зачем нужна эта записка. Почему пила? И вообще, почему все это происходит?

– Наш злоумышленник наконец почувствовал свою вину, – пояснил я. – Он не хочет, "чтобы за преступление понес наказание кто-то другой. Он написал мне записку, предположив – вероятно, из-за инцидента в столовой, – что я как-то связан с местной полицией.

– Но зачем отдавать вам пилу?

– Думаю, как некое доказательство. Должно быть, он думает, что можно сравнить распилы, которые она дает. Или для того, чтобы мы могли продемонстрировать, что Уолтер Стоддард не может описать пилу, которой подпилили доски.

– Полагаю, это главным образом знак, – предположил Фредерике, – знак не только того, что записка от настоящего преступника, но и того, что он больше не будет подстраивать ловушки. Он сожалеет и бросает это занятие.

– Мы покажем записку капитану Йонкеру? – спросил доктор Камерон.

– Конечно, – отозвался Фредерике.

– Нет, – твердо сказал я.

Они посмотрели на меня, готовые спорить.

– Записка – не большее доказательство, чем первая. И пила могла быть использована любая, не обязательно эта. Капитан Йонкер не отдаст сознавшегося убийцу без борьбы. Если мы принесем ему записку и пилу, то будем нести юридическую ответственность и можем оказаться на скамье подсудимых за подделку улик.

– Черт возьми, почему вас ничто не устраивает? – воскликнул Фредерике со злостью. – Почему никогда нет достаточного основания, чтобы что-то предпринять?

– У нас есть основание что-то предпринять, – возразил я. – Но что-то правильное, а не наоборот.

– Что именно?

– Вы кое-чего не заметили, – сказал я, и когда Фредерике снова посмотрел на записку, которую он все еще держал в руках, добавил:

– Не в формулировке. Во времени, когда ее подкинули.

Он мрачно взглянул на меня, считая, что это не имеет отношения к делу.

– Что вы имеете в виду? Во времени! Естественно, она пришла после убийства.

– Она появилась, когда доктор Камерон проводил групповую терапию с теми, кто составляет наш список подозреваемых. – Я повернулся к Камерону:

– Кто-нибудь выходил за этот час, что продолжалось занятие?

– Нет.

– Что вы предполагаете? – опять не понял Фредерике. – Что вокруг дома бродит Файк, что он проник сюда и оставил эту записку?

– Нет. И я также не думаю, что О'Хара или Мерривейл сбежали из тюрьмы или что Дорис Брейди прикидывается кататоничкой.

Фредерике развел руками:

– Но это весь наш список подозреваемых.

– Разумеется. Но это означает, что мы допустили ошибку в самом начале. Это означает, что в списке подозреваемых преступника нет. Потому что оставить записку и пилу мог только кто-то из семи постояльцев, которых не было на утреннем занятии. Занятие уже началось, когда я вышел из комнаты, и только что закончилось, когда я вернулся, следовательно, ни у кого из присутствовавших там не было возможности это сделать.

– Но ведь мы уже вычеркнули из списка всех остальных, – возразил доктор Камерон.

– Мы ошиблись, – сказал я. – Мы перестали подозревать кого-то такого, кого подозревать следовало. Фредерике недовольно фыркнул:

– Прекрасно. Три дня спустя мы обнаруживаем, что работаем с неверным списком.

– Такое случается, – заметил я, не видя смысла в том, чтобы выгораживать себя.

– Ну, кто же теперь? Семеро, вы сказали?

– На самом деле шестеро, поскольку Боб Гейл все время был со мной. Мы ни разу не приближались к моей комнате настолько, чтобы он смог сбегать в тайник, взять записку и пилу, занести их в мою комнату и вернуться до того, как я выйду из комнаты, которую обыскивал.

Доктор Камерон пододвинул "к себе бумагу и карандаш:

– Кто эти шестеро?

– Мэрилин Назарро, Бет Трейси, Роуз Акерсон, Молли Швейцлер, Дональд Уолберн и Джордж Бартоломью.

Он записал имена, которые я назвал, а затем изучил их, морща лоб.

– Четверых из них можно сразу же вычеркнуть. Они пострадавшие. Остаются Мэрилин Назарро и Бет Трейси. – Он посмотрел на меня. – Почему мы считали, что с ними все чисто?

– Они были среди тех, кто наблюдал за игрой в пинг-понг, когда был подстроен несчастный случай на лестнице и я сломал руку.

– В комнате было человек шесть, – заметил Фредерике. – Боб сказал, что никто не выходил, но почему он так уверен в этом? Он был занят игрой и не считал присутствующих по головам.

– Итак, это одна из двух девушек, – заключил доктор Камерон, – Мэрилин Назарро или Бет Трейси.

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая