Курс русской истории (Лекции LXII—LXXXVI) - Ключевский Василий Осипович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/124
• Следующая

Так на протяжении 30 лет (1730—1760 гг.) потомственное дворянство приобрело ряд выгод и преимуществ по душевому и земельному владению, именно: 1) укрепление недвижимых имуществ на вотчинном праве со свободным ими распоряжением, 2) сословную монополию крепостного права, 3) расширение судебно-полицейской власти помещика над крепостными до тягчайших уголовных наказаний, 4) право безземельной продажи крепостных, не исключая крестьян, 5) упрощенный порядок сыска беглых, 6) дешевый государственный кредит под залог недвижимых имуществ. Все эти преимущества сводились к резкому юридическому обособлению и нравственному отчуждению потомственного дворянства от прочих классов общества. В то же время постепенно облегчалась служебная повинность дворянства дарованием права поступать в военную службу прямо офицерами по образовательному цензу и установлением срока обязательной службы. Эти имущественные права и служебные льготы были увенчаны освобождением дворянства от обязательной службы. В патриотическое царствование Елизаветы около престола стояли русские люди потомственно-дворянского и казачьего происхождения, которые не разделяли боярских замыслов 1730 г., но ревниво оберегали интересы сословия, в котором родились или приютились как приемыши. В кругу этих людей росла зачавшаяся в испуганной дворянским холопством голове князя Д.М. Голицына мысль об окончательном освобождении дворянства от обязательной службы. Вращаясь в кругу этих людей, племянник Елизаветы, голштинский принц, назначенный ею в наследники престола, мог усвоить себе эту патриотическую идею еще при жизни тетки. По вступлении его на престол под именем Петра III люди этого кружка — Роман Воронцов, отец его фаворитки, и другие национал-либералы немолчно «вытверживали» ему, по выражению современника, об освобождении дворян от службы. Это желание было исполнено манифестом 18 февраля 1762 г. о пожаловании «всему российскому благородному дворянству вольности и свободы». Вот содержание этого семинарски-напыщенного и канцелярски-безграмотного акта. Все дворяне, состоящие на какой-либо службе, могут ее продолжать, сколь долго пожелают; только военные не могут просить об отставке во время кампании или за три месяца до нее. Неслужащий дворянин может отъехать в другие европейские государства, даже поступить на службу к другим европейским государям и по возвращении в отечество быть принят с выслуженным за границей чином; только «когда нужда востребует», всякий обязан по призыву правительства немедленно возвратиться из-за границы. Сохранялось право власти призывать дворян на службу, когда «особливая надобность востребует». Не была снята и учебная повинность: дворянам предоставлялось обучать своих детей в русских школах, или в других европейских державах, или же дома со строгим подтверждением, «чтоб никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом». Манифест давал сословию косвенное, но суровое побуждение к службе: выражая надежду, что дворянство, не укрываясь от службы, будет честно ее продолжать, дворян, нигде не служивших и детей своих на пользу отечества ничему не обучивших, манифест повелевал всем истинным сынам отечества, «яко нерадивых о добре общем, презирать и уничижать, ко двору не принимать и в публичных собраниях не терпеть». Нетрудно понять основную мысль манифеста: повинность, требуемую законом, он хотел превратить в требование государственной благопристойности, общественной совести, неисполнение которого наказуется общественным мнением. Но по логическому развитию этой мысли в манифесте выходит, что он предоставлял дворянину право быть бесчестным человеком, только с некоторыми придворными и общественными лишениями. Снимая с сословия вековую повинность, спутавшуюся с целым миром разнообразных интересов, манифест не давал никаких обдуманных практических указаний о порядке его исполнения и о последствиях, из него вытекающих. Легко понять, как встретило сословие эту новую милость. Современник Болотов в своих любопытнейших записках замечает: «Не могу изобразить, какое неописанное удовольствие произвела сия бумажка в сердцах всех дворян нашего любезного отечества; все почти вспрыгались от радости и, благодаря государя, благословляли ту минуту, в которую ему угодно было подписать сей указ». Один из поэтов того времени, дворянин Ржевский, написал по этому случаю оду, в которой говорил про императора, что он России вольность дал и дал ей благоденство.

Манифест 18 февраля, снимая с дворянства обязательную службу, ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекшем из нее как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет. Такой законодательной аномалией завершился юридически несообразный процесс в государственном положении дворянства: по мере облегчения служебных обязанностей сословия расширялись его владельческие права, на этих обязанностях основанные. Закон вводил крепостное право в третью фазу его развития, подготовлявшуюся с первой ревизии: личное договорное обязательство крестьянина по соглашению с землевладельцем до Уложения, в эпоху Уложения превращенное в потомственную государственную повинность крестьян на частновладельческой земле для поддержания служебной годности военно-служилого класса, крепостная неволя с отменой обязательной службы дворянства получила формацию, трудно поддающуюся правовому определению. Она утратила свое политическое оправдание, стала следствием, лишившимся своей причины, фактом, отработанным историей. В этой фазе права крепостная неволя получила довольно запутанный юридический и хозяйственный состав. Вместе с другими податными классами крепостные платили государству в виде подушной подати контрибуцию на содержание войска. Гораздо большая часть крепостного труда в виде денежного оброка, барщины и натуральных поборов шла в пользу владельцев. Эта часть слагалась из двух только мысленно различимых долей: 1) из арендной платы за земельный надел, которую крестьянин платил бы, если бы и не был крепостным, и за хозяйственную подмогу и 2) из контрибуционного специально крепостного налога на содержание владельца, обязанного службой, требовавшей особых расходов. Судебно-полицейские полномочия служили помещику вспомогательными средствами для исправного исполнения обязанностей, возложенных на него еще до отмены обязательной службы, именно сбора с крепостных подушной подати и хозяйственной им подмоги в случае неурожая. Даруя вольность дворянству, перенося дело с военно-политической на фискально-полицейскую почву, государство и дворянство поделили между собой крепостного: государство уступало сословию свои права на личность и труд крепостного за обязательство платить за него подушную подать и опекать его хозяйство, насколько это нужно было для поддержания производительности земли, как финансового источника, «дабы земля праздна не лежала», по выражению указа 1734 г. Такие же права и поручения даны были управляющим дворцовых и церковных крепостных крестьян. Таким образом, около 4 900 тысяч крепостных, составлявших не менее 73% всего податного населения по второй ревизии (1740-х годов), отдано было в хозяйственное и судебно-полицейское распоряжение частных лиц и учреждений из-за ежегодного платежа 3 425 тысяч рублей. Независимо от возможных юридических определений на практике такая фискальная операция очень походила на сословный наследственный откуп с превращением личности и труда крепостного человека в доходную регалию. Потому крепостное право этого третьего образования можно назвать откупным или фискально-полицейским, в отличие от двух предшествовавших, лично-договорного и наследственного военно-служилого. Церковные земли с крестьянами вскоре были секуляризованы. Характер третьего крепостного права вполне и ярко обнаружился на помещичьих землях, на которых по второй ревизии числилось до 3 1/2 миллионов крепостных душ, что составляло более половины, именно 54%, сельского населения империи. В этом праве еще меньше правомерности, чем в прежних. Закон и практика, т.е. попустительство властей, стерли и те слабые обеспечения личности и труда крепостного, какие пощадило Уложение, и прибавили новые злоупотребления к прежним. Произвольные перемещения крестьян, пожалования населенных имений даже по выбору жалуемых, массовое закрепощение из подушного оклада непристроенных людей, бродяг, безместных церковников и т.п., смешение крестьянской пашни с барской в первую ревизию, переложившую налог с земли на души, чем была крайне затруднена нормировка земельного наделения крестьян и их повинностей, напротив, облегчено обезземеление крестьян посредством расширения барской запашки, наконец, допущение безземельной продажи крестьян в розницу — все это давало совершенно превратное направление крепостному вопросу. В XVII в. землевладельцы стремились сажать дворовых людей на пашню в крестьяне, мешая виды неволи. Первая ревизия закрепила это смешение, зачислив всех неподатных холопов в подушный оклад наравне с крестьянами. Пользуясь этим смешением, рассчитанным на усиление, а не на порабощение народного труда, после Петра правительство и дворянство стали превращать крепостное крестьянство в податное холопство. Образовался худший вид крепостной неволи, какой знала Европа, — прикрепление не к земле, как было на Западе, даже не к состоянию, как было у нас в эпоху Уложения, а к лицу владельца, т.е. к чистому произволу. Так, в то время, когда наше крепостное право лишилось исторического оправдания, — в это именно время у нас началось усиленное его укрепление. Оно шло с обеих сторон — правительственной и дворянской. Правительство, прежде взыскательное к дворянам, как обязанным своим слугам, теперь старалось щадить их, как своих вольных агентов, командированных в их же деревни для поддержания порядка. Одно сопоставление вскрывает перелом в дворянских понятиях, совершившийся на протяжении 70—80 лет. В правление царевны Софьи князь В.В. Голицын находил возможным освободить крестьян законным путем с уступкой им обрабатываемых ими земель. Родич его князь Д. А. Голицын, приятель Вольтера, задумал подать первый пример к освобождению крестьян с дарованием им собственности. Свободомыслящего князя поняли так, будто он настаивал на уступке крестьянам земель, которые они обрабатывали. В 1770 г. князь обидчиво писал в свое оправдание, что подобная нелепость никогда не приходила ему в голову: «Земли принадлежат нам; было бы вопиющей несправедливостью отнять их у нас». Под дарованием собственности крестьянам он разумел только личное их освобождение, т.е. «собственность их на свою личность», право на движимость и дозволение приобретать землю тем, кто может. Очевидно, указ 1731 г., пожаловавший бывшие поместья в вотчины, изменил взгляд помещиков на свои земли, а манифест 18 февраля 1762 г. укрепил этот измененный взгляд. Прежде из своего полкового или канцелярского далека помещик знал, что его земля — ограниченное, стесненное, условное владение. Обязательная служба, сходя с дворянских плеч, уносила с собой и память о происхождении и значении крепостного права. Гнездясь в своей усадьбе со своими судебно-полицейскими полномочиями, среди бесконтрольной практики власти, он привыкал видеть во владеемом поместье свою государственную территорию, а в его населении своих «подданных», как и учили его называть своих крепостных правительственные акты. Правительство могло рассчитывать, что собственный интерес заставит помещика заботиться о своих крестьянах, об их хозяйстве, чтобы поддержать их платежную способность, ослабление которой больно било бы самого помещика, как ответственного податного плательщика за своих крепостных. Подготовлен ли он службой к сельскому хозяйству — этот вопрос, по-видимому, мало тревожил правительство, хотя в 1730 г. среди самих дворян высказывалось опасение, что «подлое шляхетство», низшее дворянство, которого считалось больше 50 тысяч, распущенное из армии по домам, все равно трудами своими от земли питать себя не привыкнет, а в большинстве разбоями и грабежами промышлять станет да воровские пристани у себя в домах держать будет.

• Предыдущая
• 51/124
• Следующая