Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 1

• 1/64
• Следующая

Моей жене Кате —

за любовь, помощь и терпение

По утрам в нашем доме поют трубы.

Накануне я поставил точку, когда уже светало, и пятью часами позже мне ужасно не хотелось просыпаться. Я зарывался в одеяло, накрывал голову подушкой, но все равно не мог не слышать, как с грозным гулом низвергаются в трубах воды, жалобно стонут натянутые жилы нашей изношенной канализации, злобно рычат и трясутся водопроводные краны. Трубы ревут так, словно возвещают о начале Судного дня. Апокалипсис ежедневно. Тот, кто много лет назад громоздил наш железобетонный Вавилон, меньше всего заботился о людях, которые любят спать по утрам. Впрочем, похоже, он вообще мало о чем заботился.

Нечеловечески заскрежетало выше и левее моего затылка. Это полупарализованная старуха Колчицкая, опираясь на свой верный стул, пустилась в бесконечно длинное путешествие из спальни в кухню.

Где-то подо мной гулко ухнули брошенные в угол гантели.

Вяло тявкнул спросонья трусливый и злобный карликовый пинчер Фунтик со второго этажа. Ему немедленно ответил с четвертого толстым заливистым басом дог Тюка, а на шестом визгливым тенорком заблажила красивая дура афганка Марфа. За стенкой справа, подбадривая себя, как ковбой на выездке, гортанными выкриками, занялся любовью с очередной пассией неутомимый Зурик. За стенкой слева у многодетного семейства Адамчиков пронзительно завизжал чайник.

Я понял, что сопротивляться бесполезно, перевернулся на спину и открыл глаза.

Стоял июль, середина лета. Прямо передо мной в распахнутом окне синело сквозь городское марево бескрайнее небо, и по этому небу спускались осторожные босые мосластые ноги в подвернутых до колен тренировочных штанах. Я сел на кровати, потянулся и громко сказал в окно:

— Не дам ни капли.

Ноги дрогнули в коленях, но потом, справившись с волнением, упорно двинулись дальше, открывая моему обозрению обнаженный торс своего хозяина.

Если тот, кто строил наш дом, о чем-то и заботился, так это об экономии. Пожарные лестницы у нас соединены с балконами. Люки в полу съедают, правда, часть балконной площади, но зато саму лестницу можно как-нибудь использовать, например для сушки белья или вяления рыбы. Мой верхний сосед, слесарь Матвей Клецкин, Матюша, как его зовут все в доме, пользуется ею в самые мрачные моменты жизни: когда жена, уходя на работу, закрывает его, тяжко и глубоко похмельного, в квартире, предварительно спрятав у соседки Матюшину одежду и обувь.

Держась нетвердой рукой за перекладину, Матюша просунул в окно свою взлохмаченную голову и из-под потолка послал мне жалкую улыбку.

— Ничего не дам, — твердо повторил я.

— Умру, — печально сообщил он, проходя в комнату через балконную дверь и останавливаясь посередине с деликатно поджатыми большими пальцами ног. — Сердце остановится, и умру. Как Володечка Высоцкий.

Запои у Клецкина случаются примерно раз в три месяца. Первые два дня его жена Нинка кое-как терпит, а потом начинает бороться драконовскими методами. Я взглянул на Матюшино заострившееся лицо с запавшими глазами, на синие трясущиеся губы, вздохнул и отправился на кухню. Он следовал за мной по пятам.

На кухне я достал с полки большую пол-литровую кружку, накрошил туда две таблетки аспирина, по одной анальгина и валидола, накапал туда же пятьдесят капель валерьянки и все это засыпал ложкой соды. Потом вынул из шкафчика початую бутылку коньяка, отмерил четверть стакана и выплеснул в кружку.

— Еще... — чужим голосом просипел Клецкин, безотрывно наблюдавший за всеми эволюциями бутылки. Но я уже закупорил ее и спрятал на место, после чего извлек из холодильника нарзан, налил кружку доверху, размешал хорошенько и подал Матюше. Он нечувствительно принял ее у меня из рук, отстраненно посмотрел на пенящийся напиток, смежил устало веки и начал пить маленькими глотками.

Минут через пять лицо его порозовело. Я здесь же, в кухне, уложил его на кушетку, принес из комнаты машинку и сел перепечатывать материал. Больному на глазах становилось легче. Подложив руку под голову, он некоторое время благосклонно следил за мной, потом, отрыгнув деликатно в ладошку нарзаном, произнес:

— Вот ты все пишешь и пишешь в своей газете. Я иногда читаю, чего ты там пишешь, и гадаю: когда тебе по башке дадут?

— Не знаю, — рассеянно откликнулся я, вставляя новый лист в машинку.

— Во-во! — сказал он. И неожиданно предложил: — Хочешь, я тебе стальную дверь поставлю?

Я рассмеялся.

— Зря скалишься, — осудил меня Матюша. — Стальная дверь вещь полезная. От лихих людей.

— Полезная и дорогая, — кивнул я.

— Да тебе ж бесплатно предлагают! — обиделся он.

Я укоризненно покачал головой, сказал наставительно:

— Матюша, неправильное похмелье приводит к запою. Можешь мне хоть золотой унитаз обещать, все равно больше не налью.

От возмущения Клецкин резко сел на кушетке. Но сейчас же охнул, зажмурился и упал обратно.

— Не прошу я налить, — скорбно простонал он. — Святую истинную правду говорю! Эту чертову дверь Глузман из пятнадцатой заказал и деньги вперед заплатил. Я и сделал, как положено, с сейфовым замком — кроме автогена, ничем не возьмешь. А он, гад, не дождался своего счастья, отвалил в Америку с концами. И теперь эта дура торчит у меня посреди квартиры, ни пройти, ни проехать. Нинка ругается...

— Поставь себе, — посоветовал я.

— Мне зачем? — удивился он. — Мне бояться некого. А ты бери, пока дают.

Я живо представил себе хохмочки, которые пойдут по нашей конторе, когда станет известно, что я живу в сейфе, вздохнул и сказал:

— Мерси. Только я ведь не могу все время за железной дверью сидеть. Мне на работу ходить надо.

— Да, — подумав, согласился Матюша с сожалением. — Железную башку я тебе, конечно, не приделаю.

Прямо над головой Таракана в стене торчал одинокий гвоздь. Философически настроенному наблюдателю этот гвоздь предоставлял богатую пищу для глубоких размышлений.

Сам хозяин кабинета уже битых четверть часа разговаривал по телефону, а мы с Артемом Дашкевичем сидели в низеньких креслах по бокам от маленького столика и изнывали от жары и скуки. Секретарша Таракана Нелли, некрасивое злобное существо в бифокальных очках, отыскала нас в буфете, где мы пили кофе, подошла и вместо «приятного аппетита» сказала:

— Дашкевич и Максимов, срочно к редактору.

Артем приподнял одну бровь и показал на чашку:

— Кофе взять с собой или можно здесь допить?

Нелли негодующе фыркнула, развернулась и вылетела из буфета так, будто ей этого кофе налили за шиворот. Прежде чем уйти, мы выпили еще по чашечке, но эта стерва, конечно, настучала про нашу непочтительность шефу, и теперь Таракан давал нам понять, кто здесь главный.

Я глазами показал Артему на гвоздь, и он со значительным видом кивнул, что понял. На нашей памяти гвоздь не пустовал никогда. При прежних редакторах на нем висели изображения Первых Лиц, но Таракан, как только случилась перестройка, поломал традицию, украсив его портретом Основателя. Однако времена быстро менялись, русую бородку Основателя сменила ненадолго смоляная борода Основоположника, а затем гвоздь и вовсе оказался неприкаянным. Хотя, казалось бы, логично было после всех них дать хоть немного повисеть, например, Кампанелле. А потом повесить Мальтуса и на этом успокоиться.

Таракан наконец положил трубку, пригладил усы и обратил на нас свои выпуклые глаза. По его лицу я уже видел, что ничего радостного он нам сейчас не сообщит.

— Ребята, — сказал он, — похоже, Дранов сильно прокололся.

Мы с Артемом переглянулись. Митенька Дранов был специальным корреспондентом, таким же, как Дашкевич и я. Обычно каждый из нас сам неплохо справлялся со своими проблемами, и должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы редактор срочно вызвал к себе нас обоих на предмет обсуждения драновского прокола.

• 1/64
• Следующая